Маски - [58]

Стальным торчем с лысастого места он виделся: видели местность, кричавшую громким галданом солдатским.

Лишь тут, узкоглазый и верткий, склонясь к Каракаллову, быстро ответил на давешний, видно, его удручавший вопрос: о Цецосе:

– Цецос – пошел раков ловить: пузыри от него на воде!

Каракаллов:

– Что? Как?

Вкоренясь в точку трубочкой, – в воздух варежку сжал; и стальным кулаком погрозил в щелк железных листов, в дикий скрип подворотен:

– Цецос – арестован!

Смотрели на местность с лысастого места, где взапуски ветры, взадох – дуновенье, где в тихие дни прозияла Россия, – немая, суровая, где повисал сиротливый дымок и лесочек тоскливо синел.

Нынче – белое поле; и – заверть; и – нет ничего!

____________________

А когда опускались под дом, он – заказывал:

– Ну-те, с Мардарием из кабинета стащите тючок в это самое место.

И тут усмехнулся, представивши, как сапогами они прогрохочут в гостиную, дверь приперев; там погрохают; как языком их слизнет: рухнут в прорубь; припомнивши, как Никанор удивлялся и как на коленях исползал гостиную, стал похохатывать.

Да оборвался:

– А вы осторожнее; пахнет белой с динамитом: взлетим; коли пир – на весь мир; коль взлетать – с растарахами!

Чувствовалось: дай упор, – ось вселенной свернет!

– Пообедаем, – с милой, простой, безобидною ясностью; делалось жутко: что в ней?

И какие-то быстрые смыслы неслись; и какие-то быстрые вихри мигнули пространством сорвавшимся.

И, и, и…

– Ну-те-ка!

И Каракаллов уселся, диваном натрескивать, целясь пальцами в клавиатуру машинки; Терентий же Титович, взяв в руки списочек и зацепясь за расштопину карего поля ковра, клюнул носом, носком отцепился и светлым пятном, точно солнечный зайчик, мигнул на стене:

– Эк!…

– Валите же…

И – дроботнул «Ундервуд» —

– Колбасовкина,

– Мымзина; —

– и тюбетейка – запрыгала; пальцем отрезывал, точно щелчком: —

– Герцензохер, —

– Рехетцев-Гезец!…

– Это?

– Меньшевики: проживают в квартале у нас.

– Для чего этот список?

– Хватился Малах!… Нужно знать – все, решительно: ну-те.

И – щелкнул:

– Эс-эры теперь.

И – трещал «Ундервуд» —

– Бомбандин, Вододонова, Агов.

– Вы знаете, – Сенекерим Карапетович?… Дальше…

Трещало: —

– профессор Нервевич, Кирилл Куромойник, Сергей Гусегурцев…

– Я, – ну-те, – сказал в Комитете – отчетливо, с цифрой в руке: большинство будет наше; противников, меньшевиков и эс-эров теперь же, —

– и всем выраженьем лица еде лал стойку, —

– учесть!

И пошел синусоиды строить ногами, отшлепывая в темно-синие каймы ковра: головою – вперед, темно-синие кайма отсчитывая и прислушиваясь; – и – там снегом визжало, как пулею.

Список швырнул Каракаллову:

– Сами справляйтесь: немного осталось! —

– Нил Стрюк, Нина Пядь, Юрий Песарь, Помыхом, Фуфлейко.

– А как с Циммервальдом сношения?

– На волоске…

В шелестениях снега несущихся взвизгнет Россия.

И —

– тысячами развернется знамен!

– Все же есть.

И уже там повизгивает из-за визгов: иными какими-то визгами; и – Зимияклич —

– «старик» —

– из Лозанны глядит.

Почему же – с густой укоризной? – И – он, стало быть? Нет же, – в руки себя он возьмет.

И как хватит по воздуху, взвив в воздух руку:

– И – меньшевиков!

– И – эс-эров!

– И… и…

Будет дело: разрушится этот квартал!

Треск: —

– Те-ка-ко-ва!

– Кончили? Пойдем обедать!

Суп с сальцем

Обедали же у Леоночки, на круглом столике; столик качался; плохая посуда; Леоночкин ножик без ручки: с железным торчком; а тарелки – с потресками; вилки – не чищены.

Терентий Титович выскочил, бразилианскую бороду бросивши:

– Эк, – насосал папирос Никанор!

Передернул короткую курточку-спенсер; Леоночке – вскользь; мимоходом:

– Опять зажевала очищенный мел?

Желчь и зелень локтей оглядел:

– Износились!

И сел за обеденный стол:

– Ну-те, милости просим, Корнилий Корнеевич, – бросом руки; бородой, – желтым клином, – Леоночке:

– Гость: ждали – с гор; подплыл низом!…

Леоночке стало казаться: она, как на вешалке, виснет в развислыи дымок папироски, который проклочился в воздух из ротика; а Никанор подвязался камчатной салфеткою: с меткою «М».

Чтобы что-нибудь, – Тителев руку к бутылке, а бороду на Каракаллова:

– Эк? Кахетинского?

– Нет, благодарствуйте!

И – за графинчик с водою; но руку отдернул: отстой, —

не вода.

Леонора со скошенным ротиком передавала тарелку остывшего супа (с сальцем) Никанору, крича о каких-то разгласиях каждым своим изогнувшимся пальчиком; видом показывала, что наскучили ей раздабары его; глаз агатовый – в окна, где дым из трубы, выгибаясь, как чорт голенастый, в минуты затишья, выскакивал рывами в белые рывы; —

– в разрыв белых вей: —

– двор, забор: за забором дома деревянные колером вишневым и незабудковым, нежным, едва показались; но свисты засыпались снова.

Леоночка, точно косая: агатовый глаз за окно, а другой, зеленый и злой, наблюдал Никанора, который давился: как мерзлую кочку ворона, – долбит своим видом и лезет в глаза, как оса, Никанор; он сопел и отчавкивал громко (дух блюд подаваемых Агнией – сало свиное); он насморк схватил, нахлебав сапогами снежищ.

Каракаллов пытался опять завести разговор о Цецосе, но Тителев – сбил:

– Эк, метет!

Мигунками, сквозными вьюнками, забор и домок по мигали.

Наблюдательность с учетверенною силой, как десять поставленных автоматических камер; работала: мог крепко спать, все же зная, когда там Мердон, не по адресу при сланный, ходит заборами; глазом, как шилом, – в тарелку, в стакан, в Никанора, в Леоночку: видел, как злилась, как глазик, зеленый и злой, перепархивал: под подоконник, под скатерть, под руку.