Маскарад в лунном свете - [62]

Их крушение будет означать, что Донован потерпит неудачу, если, конечно, ее догадка была верна и он, по поручению своего правительства, вел какие-то закулисные дела с «Клубом». Но если он, в свою очередь, тоже догадался, что она замыслила какую-то каверзу, будет ли он мешать ей из чувства долга пред своей страной? Станет ли ее верность своей стране достаточным утешением, если она предотвратит возможное предательство, а Донован отвернется от нее?

И что будет с ними обоими? Что делать с этой болезненной страстью, разгоравшейся в их сердцах, с этим жгучим влечением, которое невозможно было подавить и которому невозможно было дать волю? С этой уверенностью, что все происходящее между ними легко может погубить их обоих?

Она убежала от него сегодня не из страха быть застигнутой с ним в кустах, а потому, что ее привели в ужас собственные желания. Одного взгляда его смеющихся голубых глаз, одного прикосновения его руки к ее руке, одной улыбки, от которой приподнимались кончики этих его нелепых усов, — словом, любого самого безобидного жеста было достаточно, чтобы она, утратив способность к сопротивлению, упала бы к его ногам в радостном ожидании его ласк, его интимных прикосновений, его сладкой лжи, в которую было так легко поверить. Она не могла доверять ему, но могла любить его.

Может, она уже любила его? Как это узнать? Сумеет ли она распознать любовь, когда та придет к ней?

Подняв голову, Маргарита сквозь слезы посмотрела на портрет отца.

— Ах, папа, как мне тебя не хватает. Я так долго вынашивала свои планы мести, а теперь я ни в чем не уверена. Следовать твоему котенку велениям разума или сердца?

Тяжелые бархатные шторы на окнах были задернуты, закрывая лучам утреннего солнца доступ в небольшую комнату, используемую сэром Ральфом в качестве личного кабинета.

Сэр Ральф поправил одну штору, затем зажег две маленькие свечки, стоявшие на столе, являвшемся едва ли не единственным предметом мебели в комнате, и уселся перед ним лицом к двери. Спустя минуту в дверь постучали и он крикнул: «Входите», — прикоснувшись одновременно к колоде карт таро, лежавшей между свечами, и тут же отдернув руку.

Не годится проявлять беспокойство.

Высокий худой человек в рубашке с потертым воротничком и обтрепанными манжетами вошел в комнату и сел за стол напротив сэра Ральфа. Длинными костлявыми пальцами он взял колоду, улыбнувшись сэру Ральфу.

— Не сегодня, мой друг, — проговорил он глубоким и каким-то скрипучим голосом, кладя карты в карман. — Вы слышите меня, мой друг? Сегодня звезды повелевают мне прибегнуть к древнему искусству хиромантии. Будьте добры, дайте мне обе руки.

— Гадание по руке, Максвелл? — нахмурившись, спросил сэр Ральф, кладя обе руки на стол ладонями вверх, словно не мог ослушаться, что, конечно же, было нелепо — ведь он был хозяином самому себе, а не чьей-то марионеткой.

Он избегал гадания по руке вот уже больше десяти лет, с того дня, когда старая сморщенная старуха, которую он встретил в Италии, показала ему его линию жизни и предупредила, чтобы он не курил сигары и не пил слишком много. Он приучил себя к умеренной жизни, научился управлять своими эмоциями, сдерживать свои желания. Он жил просто, чуть ли не аскетично, не зная взлетов и падений, которые изнашивают человека, укорачивая ему жизнь.

— Вы мне не доверяете, мой друг?

Сэр Ральф поднял голову и посмотрел в угольно-черные глаза Максвелла, смотревшие прямо на него, внутрь него. Предсказатель наводил на него страх, но он чаще бывал прав, чем не прав, на протяжении этих двух последних недель, прошедших с того дня, когда Максвелл подошел к сэру Ральфу на улице и заявил, что «звезды повелели ему найти благородного джентльмена, попавшего в беду, и помочь ему переплыть бурные воды и попасть в безопасную бухту».

Вообще-то, с его стороны было глупостью поверить подобному человеку, но сэр Ральф всю жизнь верил в предсказания и предзнаменования; он не смог бы спокойно спать по ночам, если бы отделался от этого человека, кинув ему монету или выругавшись. Он встретился с Максвеллом позже в тот же день и после этого продолжал встречаться ежедневно, не слишком-то веря, что Максвелл было его настоящее имя, но будучи вполне уверенным в том, что дело свое он знал.

Хервуд продолжал смотреть на Максвелла не в силах отвести глаз.

Максвелл знал о нем вещи, которые мог знать только тот, кто был знаком с ним долгие годы, например то, что он не любит мясо с кровью и то, что он был очень привязан к покойной матери. И многое другое.

Разве не Максвелл предсказал, что один из его близких знакомых станет вскоре жертвой стрелы Купидона и что это к тому же будет абсолютно неподходящая ему пара.

Не он ли описал травму, которую получил Вильям, правда, уже после того, как это случилось, и намекнул на «иностранное» вмешательство в его жизнь?

И не он ли предсказал, что Перри обнаружит какой-то нелепый зашифрованный манускрипт, охарактеризовав при том Тоттона как честолюбивого человека, явно переоценивающего собственную значительность?

А совсем недавно — и это было, пожалуй, самым убедительным доказательством его способностей — Максвелл вытащил карту с изображением повешенного и заговорил об общем стыде, темной тайне, в которую даже он, несмотря на свой многолетний опыт, не смог пока проникнуть. Он заговорил о давнем преступлении, вина за которое была несправедливо возложена на всех.