Маскарад в лунном свете - [114]

— Нет, Пэдди, — произнес торжественно Марко, наклонив голову набок и задумчиво разглядывая Томаса. — Он их не побьет. Он убьет их. До смерти. Не так ли, мой друг?

Томас улыбнулся, хотя перспектива эта его ничуть не радовала.

— Я тебя не слышал, Марко, потому что ты ничего не говорил. Да, ты тоже можешь поехать в Филадельфию вместе с нами — и ты и Джорджио. Если что-нибудь пойдет не так, не только нам с Маргаритой придется уносить ноги из Англии.

— Спасибо, но мы отправляемся с табором. Не могу отказаться от ворованных кур — слишком уж они мне по вкусу. Мы покидаем Лондон завтра, как только убедимся, что Маргарита с вами и ей нечего болыпе опасаться.

Томас согласно кивнул.

— Хорошо, Марко, и спасибо тебе. Без твоей помощи Маргарита никогда бы не справилась с этим делом. Хотя я, разумеется, не посмею ей этого сказать: мне слишком дорога моя голова, да и щеки тоже.

— Спланировала все она, мой друг. Мы с Джорджио были лишь простыми исполнителями. Удачи вам.

— Томми, — подал вновь голос Пэдди, — будь осторожен.

Томас повернулся к нему.

— Ты думаешь, мне с ними не справиться?

— Я имел в виду не этих подонков, а Маргариту. Ей может не понравиться твое лазанье по водосточным трубам посреди ночи.

— Согласен с тобой, Пэдди, — проговорил Томас, открывая дверь в коридор, — но, полагаю, мне удастся убедить ее изменить свое мнение на этот счет.

Лейлхем не любил встречаться по ночам, но сэр Ральф был категоричен, сказав, что им непременно нужно увидеться сегодня же в два часа ночи. Последние несколько дней с Ральфом происходило нечто странное, он даже осмелился несколько раз возразить ему, и граф невыразимо от него устал. Поэтому он пребывал в весьма дурном настроении, когда слуга вез его по темным лондонским улицам к дому Хервуда.

В немалой степени раздражение его объяснялось также и постоянной тупой болью в нижней челюсти, которая все еще, несмотря на клятвенные заверения врачей, что дело идет на поправку, невыносимо его терзала. Боль не давала угаснуть его ненависти к Томасу Доновану — причем ненависть эта была столь сильной, что он уже начал подумывать о том, чтобы прикончить американца и вести все дела с его подручным, Дули.

Но с этим пока придется повременить. В первую очередь он должен разобраться с тем, что произошло с Артуром, Перри и Стинки. Как могли они оказаться такими кретинами?!

И почему все это случилось именно сейчас? Причем с тремя. Если бы такое произошло с одним из них, или даже с двумя, это можно было бы отнести за счет случайности. Но с тремя. И так молниеносно, в течение нескольких дней? Здесь явно чувствовался чей-то злой умысел. Но чей? Ведь только им пятерым и было известно, что их связывают не только узы старинной дружбы.

И, однако, не все еще было потеряно. Переговоры с американцами шли полным ходом, и щедро подкупленные и более чем компетентные помощники Перри и Артура были все еще на своих местах, так что в общем-то оба этих идиота им были теперь не нужны. К тому же те, кто придет на смену Перри и Артуру в военном министерстве и министерстве финансов, вряд ли станут что-либо менять, поскольку незаурядность — как и ум — никогда не были отличительной чертой высших государственных чиновников. Все дела как вели, так и будут вести помощники и секретари. Никто даже не подумает, что направление груза и денежных средств в «Филлипс энд Дельфия» выходит за рамки обычного.

А отсутствие Стинки вообще не представляло никакой проблемы. В случае необходимости в окружении Принни всегда можно было найти человека, который в обмен на уплату своих долгов будет только рад шепнуть словечко на ухо Его королевскому высочеству. Но это продлится недолго. Очень скоро Принни станет лишь смутным пятном на страницах истории — даже без Стинки, который должен был помочь ему кануть в небытие.

Единственной по-настоящему серьезной проблемой был Донован. Он так до сих пор и не отдал им письмо Мэдисона, которое могло бы оградить их от какой-либо нечестной игры с его стороны. Если преемники Перри и Артура окажутся слишком расторопными и выполнят буква в букву все их распоряжения, то Донован получит все, что желает его президент, даже не отдавая письма.

И этого, подумал граф, он никак не может допустить.

Мысли его вновь обратились к Хервуду. Уж не решил ли Ральф паче чаяния, что теперь, когда они лишились этой троицы идиотов, его собственная ценность возросла вдвойне — даже втройне?

Скорее всего, так оно и было, что и объяснило появившуюся в нем последние дни непривычную самоуверенность.

Неужели Ральф, неужели все они полагали, что он, Вильям Ренфру, полностью доверится в столь важном деле таким людям, как они, на которых совершенно нельзя было положиться?

Простодушный суеверный дурак, которым легко манипулировать — вот кто такой его дорогой друг Ральф. Ему, вероятно, даже в голову не пришло, что там, где можно обойтись без троих, с таким же успехом можно обойтись и без четверых. В конечном итоге, зачем довольствоваться частью, когда можно получить целое?

Но он, подумал Вильям, тревожится по пустякам, как какая-нибудь старая баба. Троим из них, из-за собственной глупости пришлось сойти со сцены — и вовремя! Что было простым совпадением, ничем более. Но все эти совпадения подали ему хорошую идею. Он вполне мог сейчас избавиться заодно и от Ральфа, оборвав наконец все связи с прошлым, которые только ему мешали.