Маскарад - [50]

– Фоска, барнаботти в нашем городе – реальная сила. В Совете они контролируют достаточно голосов, чтобы добиться реальных изменений, но им нужно сформулировать свою цель. Мы выпускаем брошюры, беседуем с ними, пытаемся убедить, что они способны представлять реальную власть.

– Но зачем вам барнаботти? – воскликнула Фоска. – Вы для них – пустое место. Им дела нет до вас и вообще до евреев. Ведь они дворяне!

– Дворяне учредили угнетающие нас законы, и дворяне могли бы отменить их, – сказал он. – Вряд ли, Фоска, вы понимаете, что это значит для меня, – вы не выросли за каменной стеной. А я не хочу, чтобы за этими стенами выросли мои сыновья. Живущие в гетто старики до смерти боятся действовать, боятся требовать, чтобы вернули то, что принадлежит им по праву. Они опасаются, что на них обрушатся новые репрессии, новые ограничения, новые невыносимые горести. Мы, Фоска, потеряли уже очень многое. Нам больше нечего терять, за исключением жизни. Мы готовы умереть ради свободы наших детей. Они отлучили меня потому, что я пытался говорить от их имени. С их точки зрения, меня больше не существует. Старые болваны! – со злостью вскричал он. – Примиренцы! Дипломаты! Мне не нужны компромиссы. Я хочу добиться прав. Правительство, которое завоюет права для барнаботти, завоюет их для всех остальных, в том числе и для евреев. Уж я позабочусь об этом. – Раф сердито посмотрел на нее. – Я не прекращу борьбы, Фоска!

– Я не узнаю вас, когда вы так говорите, – промолвила она, качая головой. – В этот момент вы чужой мне человек.

– Я тот, которого вы полюбили, над которым смеялись в зале сената. Тот, который открыл вам глаза и распахнул сердце. Я знаю, что все, о чем я говорю, вас не волнует. Я избегал и избегаю обсуждать с вами подобные вещи, поскольку они вас только расстроят. Но знайте, сердце мое отдано борьбе. Я люблю вас. Но не убегу отсюда. Будь все проклято, ненавижу!

Он с такой силой сжал бокал, что тот хрустнул у него в руках. Фоска вскрикнула.

– Я ненавижу уловки, надувательство, умалчивания, обманы под сенью мрака, – продолжил Раф. – Ненавижу! Я хочу приходить к вам при свете дня, ничего не боясь. Хочу поднять вас на руки и показать всему миру, прокричав: вот моя жизнь, вот моя любовь! Вы знаете, что я в любую минуту встретился бы ради вас с Лореданом. Но если они сейчас бросят меня за решетку, мое дело будет проиграно. Я проиграю и вас. Когда, Фоска, это правительство падет, Лоредан потеряет власть над нами, и мы сможем появляться всюду открыто. – Он покачал головой и печально поглядел на нее. – Я был не прав. Не надо было вторгаться в вашу маленькую жизнь.

– Нет, нет! – Она пересекла комнату и крепко обняла его. – Не говорите так, Раф! Простите меня, простите за то, что я строптивая и капризная. Я глупа, слепа, эгоистична – я это знаю лучше других. Но не жалейте, что вы полюбили меня. Вы дороже мне собственной жизни. Я не хочу снова стать такой, какой была раньше. Я буду хорошей, буду благодарной за то время, которое мы проводили вместе, пусть даже несколько минут в гондоле. Но разве я не имею права мечтать о лучших днях? Это, однако, не означает, что я хочу прекратить наши отношения. Я не имею права предъявлять вам претензии. Мы разные люди, но я стараюсь понять вас. Вы просто любите меня, любите, а я вам буду благодарна до конца своих дней.

Они держали друг друга в объятиях. Он гладил копну ее душистых золотистых волос.

– По-другому и не могло быть, – бормотал он. – Я знал. Сперва это напоминало игру – тайные свидания, маски, посредник. Но вы хотите большего, и я хочу большего. Игра потеряла свое очарование. Вынужден сказать, что инквизиторы направили шпионов по следу Томассо.

– О нет! – выдохнула Фоска. – Значит, они знают и о нас?

– Нет, с их стороны это только мера предосторожности, просто хотят присматривать за нами – «возмутителями черни». Но это затруднит наши свидания. Томассо собирается найти кого-нибудь нам в помощь. По-видимому, Фоска, нам станет труднее сохранять все в тайне.

– Что же будет с нами? – впервые задумалась она. – Что будет, если Лоредан и инквизиторы узнают? Что они сделают? Вы – герой! И они не посмеют бросить в тюрьму человека только за то, что у него есть возлюбленная!

– Они сделают все, что захотят. Могут сослать человека только за то, что он шил туалеты для дворянки. Что, по-вашему, сделает Лоредан с евреем, который получает от женщины те знаки расположения, в которых вы ему отказываете уже четыре года? Нет, Фоска, нам надо остановиться прежде, чем…

– О, Рафаэлло, – пробормотала она, накручивая его густые локоны себе на пальцы. Она прижалась к нему всем телом и осыпала его щеки и шею пылкими поцелуями. Раф чувствовал, как его оставляют гнев и заботы и им овладевает желание.

Он понимал, что ради их счастья должен оставить ее, ибо он ее любил, но их любовь не имела будущего. Однако он не смог уйти, когда она стала раздевать его, гладить и целовать его грудь.

Фоска опустилась перед ним на колени.

– Вы что, Раф, жалеете? Жалеете, что мы встретились? Тогда уходите. Я не стану удерживать вас. Не скажу ни слова…

В ответ он зажал в кулак прядь ее волос и откинул ее голову назад. Он лег на нее и взял ее яростно и свирепо, будто пытаясь овладеть ею полностью и навечно. Фоска громко стонала и все теснее прижималась к нему.