Маскарад - [22]

– Конечно, конечно. В убогих комнатах без вентиляции, прислушиваясь к звукам, которые издают, занимаясь любовью, другие, вдыхая чад от приготовляемой соседями пищи и воздух, которым они дышат. Нет, Малачи, вам от жизни нужно слишком мало. Человеку не пристало жить, как нам, в загаженных гетто, в которых христиане не стали бы держать даже свиней. Куда лучше иметь грациозный палаццо, возведенный на обширном открытом участке земли, и несколько апельсиновых и оливковых деревьев. Однако я еврей, а потому не вправе рассчитывать на такое жилье. И поэтому дайте мне высокий корабль с открытыми палубами, а к тому же столько свежего воздуха и солнца, сколько я захочу.

– Ваши разговоры, Рафаэлло, о затхлом воздухе и вонючей пище отнюдь не улучшили мое состояние. Сжальтесь, прошу вас, над своим старым другом. Вы – моряк, храбрый человек. А я – всего лишь бедный ученый…

Их беседу прервал матрос.

– Господин, слева по борту судно! Венецианский военный корабль. Точнее, то, что от него осталось.

Раф Леопарди вышел и стал рассматривать судно в подзорную трубу. Оно сильно накренилось. На нем не хватало одной мачты и, как полагал капитан, имелось серьезное повреждение на правой стороне носовой части – как раз над ватерлинией. Он отдал приказ матросам подвести свой корабль «Мага» к потерпевшему бедствие судну и спустить на воду небольшую шлюпку. Абордажную команду возглавил он сам.

Корабль умирал. Недавно он был в бою. Не были даже закрыты некоторые орудийные порты.[3] Едкий запах исходил от пропитанной дымом и кровью палубы. Если бы не сбивший пламя шторм, «Серениссима», безусловно, сгорела бы. Не смытые за борт убитые или захлебнувшиеся моряки лежали на нижних палубах. Высадившиеся с шлюпки матросы обнаружили внизу несколько выживших человек команды, в том числе адмирала Анджело Сагредо, командующего венецианским флотом.

Они закрепили буксирный трос, а спасшихся моряков переправили на борт «Маги». Большая их часть страдала от охлаждения и истощения. Когда Сагредо пришел в себя, он рассказал Рафу, что его корабль дал бой пиратам, которых отогнал шторм.

– Два моих корабля пошли на дно со всеми матросами, – печально сказал адмирал. – Остатки флота. Два года назад сенат отправил нас в море с заданием очистить его от пиратов. Мы просили подкрепления, больше боеприпасов, кораблей и моряков. Но новый комиссар Лоредан нам в этом отказал. Ответил, что не в силах выполнить наши просьбы. Ему нужны деньги на балы для иностранцев.

Раф кивнул, почувствовав прилив злобы. Итак, Лоредан виновен в столь жалком окончании благородного крестового похода против пиратов из варварских племен с целью очистить Адриатику и Средиземноморье.

Лоредан! Раф знал его. Помнил ужас, охвативший гетто в те дни, когда ужесточились ограничения для евреев. Тоже дело рук Лоредана. Когда новые законы вступили в силу, дед Рафа решил покинуть свой дом и попытаться обосноваться в стране с более благоприятным для деятельности климатом. Раф отказался присоединиться к нему.

– Разве ты не понимаешь, что именно этого они и добиваются от нас? – убеждал он деда. Но старик устал от противоборства с венецианским правительством. По пути в Грецию он заболел и скончался. Раф винил в его смерти Лоредана. «Почему они не могут, – спрашивал он себя, – оставить евреев в покое, пусть даже не предоставляя им возможности участвовать в своем правительстве?»

И вот теперь Лоредан – ненавистник евреев стал Лореданом – комиссаром морей. По мнению Рафа, Лоредан воплощал в себе истинный позор Венеции – ее величия, низведенного до слабости и бессилия. Дворянство погрязло в коррупции. Зловоние распада нависло над ним подобно миазмам чумы, заражая места, где бывали дворяне, вещи, к которым они прикасались. Дворянство стало умирающим классом, но не осознавало это. Однако наступил новый день.

– …должны были сдаться, – продолжал свой рассказ Сагредо. – Отступить. Мы были уже так близко. В нескольких сотнях миль от Туниса, где пиратский главарь базировал свой флот. Если бы у меня было достаточно пороха и солдат, я бы захватил их врасплох. Пустил бы весь их флот на воздух.

Раф несколько минут молчал, а потом, погруженный в размышления, сказал:

– У меня трюм забит порохом и двадцатью баррелями[4] рома. Если я не ошибаюсь, вход в гавань Туниса довольно узок.

– Правильно. Сама гавань очень мала.

– И уязвима, – усмехнулся Раф. – Думаю, что нам следует преследовать их.

– Вы что, с ума сошли? – уставился на него адмирал Сагредо. – На этой старой калоше? Да они сожрут нас!

– Но я имею в виду не сражение, хотя я был бы не прочь ввязаться в него. Я думаю о бомбе. Очень большой бомбе.

– Не понимаю.

– «Серениссима» покинет сей мир в блеске славы, а не приковыляет в Венецию на буксире торгового судна. Первым делом мы снимем с нее пушки и установим на моем корабле. Потом загрузим ее ромом и порохом и ночью, как только задует нужный ветер, введем ее на парусах в гавань Туниса и подожжем. Они, конечно, не смогут к ней приблизиться. Огонь распространится на их суда, а если кто-нибудь из них попытается спастись на выходе из гавани, здесь мы и будем их поджидать.