Маска и душа - [7]
Яшка первый въ моей жизни поразилъ меня удивительнымъ присутствiемъ духа. Онъ не стѣснялся кривляться передъ толпой, ломать дурака, наряжаясь въ колпакъ.
Я думалъ:
— Какъ это можно безъ всякаго затрудненiя, не запинаясь, говорить такъ складно, какъ будто стихами?
Я былъ увѣренъ къ тому же, что Яшку всѣ очень боятся — даже полицейскiе! Вѣдь, вотъ, самого губернатора продергиваетъ.
И я вмѣстѣ съ нимъ мерзъ на площади, и мнѣ становилось грустно, когда день клонился къ концу и представленiе кончалось.
Уходя домой, я думалъ:
— Вотъ это человѣкъ!.. Вотъ бы мнѣ этакъ-то.
Но сейчасъ же у меня замирало сердце:
— Куда это мнѣ? Запнусь на первомъ словѣ. И выкинутъ меня къ чертямъ.
И все же я мечталъ быть такимъ, какъ Яшка. И все же я съ моими сверстниками, мальчишками нашей улицы, на дворѣ или палисадникѣ самъ старался устроить балаганъ или нѣчто въ этомъ родѣ. Мнѣ казалось, что выходило болѣе или менѣе хорошо. Но какъ только къ нашему палисаднику подходилъ серьезный человѣкъ съ улицы или какая нибудь баба посторонняя и начинали интересоваться представленiемъ, то при видѣ этихъ внѣабонементныхъ зрителей я быстро начиналъ теряться, и вдохновенiе покидало меня моментально. Я сразу проваливался, къ удивленно моихъ товарищей.
Подъ влiянiемъ Яшки въ меня настойчиво вселилась мысль: хорошо вдругъ на нѣкоторое время не быть самимъ собою!.. И вотъ, въ школѣ, когда учитель спрашиваетъ, а я не знаю — я дѣлаю идiотскую рожу… Дома является у меня желанiе стащить у матери юбку, напялить ее на себя, устроить изъ этого какъ будто костюмъ клоуна, сдѣлать бумажный колпакъ и немного разрисовать рожу свою жженной пробкой и сажей. Либретто всегда бывало мною заимствовано изъ разныхъ видѣнныхъ мною представленiй — отъ Яшки, и казалось мнѣ, что это уже все, что можетъ быть достигнуто человѣческимъ генiемъ. Ничего другого уже существовать не можетъ. Я игралъ Яшку и чувствовалъ на минуту, что я — не я. И это было сладко.
Яшкино искусство мнѣ казалось предѣломъ. Теперь, черезъ полвѣка, я уже думаю нѣсколько иначе. Самое понятiе о предѣлѣ въ искусствѣ мнѣ кажется абсурднымъ. Въ минуты величайшаго торжества въ такой даже роли, какъ «Борисъ Годуновъ», я чувствую себя только на порогѣ какихъ то таинственныхъ и недостижимыхъ покоевъ. Какой длинный, какой долгiй путь! Этапы этого пройденнаго пути я хочу теперь намѣтить. Можетъ быть, мой разсказъ о нихъ окажется для кого нибудь поучительнымъ и полезнымъ.
Я считаю знаменательнымъ и для русской жизни въ высокой степени типичнымъ, что къ пѣнiю меня поощряли простые мастеровые русскiе люди, и что первое мое прiобщенiе къ пѣснѣ произошло въ русской церкви, въ церковномъ хорѣ. Между этими двумя фактами есть глубокая внутренняя связь. Вѣдь, вотъ, руссiе люди поютъ пѣсню съ самаго рожденiя. Отъ колыбели, отъ пеленокъ. Поютъ всегда. По крайней мѣрѣ, такъ это было въ дни моего отрочества. Народъ, который страдалъ въ темныхъ глубинахъ жизни, пѣлъ страдальческiя и до отчаянiя веселыя пѣсни. Что случилось съ нимъ, что онъ пѣсни эти забылъ и запѣлъ частушку, эту удручающую, эту невыносимую и бездарную пошлость? Стало ли ему лучше жить на бѣломъ свѣтѣ или же, наоборотъ, онъ потерялъ всякую надежду на лучшее и застрялъ въ промежуткѣ между надеждой и отчаянiемъ на этомъ проклятомъ чортовомъ мосту? Ужъ не фабрика ли тутъ виновата, не резиновыя ли блестящiя калоши, не шерстяной ли шарфъ, ни съ того ни съ сего окутывающiй шею въ яркiй лѣтнiй день, когда такъ хорошо поютъ птицы? Не корсетъ ли, надѣваемый поверхъ платья сельскими модницами? Или это проклятая нѣмецкая гармоника, которую съ такою любовью держитъ подмышкой человѣкъ какого нибудь цеха въ день отдыха? Этого объяснить не берусь. Знаю только, что эта частушка — не пѣсня, а сорока, и даже не натуральная, а похабно озорникомъ раскрашенная. А какъ хорошо пѣли! Пѣли въ полѣ, пѣли на сѣновалахъ, на рѣчкахъ, у ручьевъ, въ лѣсахъ и за лучиной. Одержимъ былъ пѣсней русскiй народъ, и великая въ немъ бродила пѣсенная хмѣль…
Сидятъ сапожнички какiе нибудь и дуютъ водку. Сквернословятъ, лаются. И вдругъ вотъ заходятъ, заходятъ сапожнички мои, забудутъ брань и драку, забудутъ тяжесть лютой жизни, къ которой они пришиты, какъ дратвой… Перекидывая съ плеча на плечо фуляровый платокъ, за отсутствiемъ въ зимнюю пору цвѣтовъ замѣняющiй вьюнъ-вѣнокъ, заходятъ и поютъ:
И поется это съ такимъ сердцемъ и душей, что и не замѣчается, что зазнобушка-то нечаянно — горбатенькая… Горбатаго могила исправитъ; а я скажу — и пѣсня…
А кто не помнитъ, какъ въ простой народной школѣ мы всѣ, мальчишки, незатейливо затягивали хоромъ какимъ нибудь учителемъ на пѣсню переведенныя, чудесныя слова Пушкина:
Безмолвными кажутся наши дорогiя печальныя поляны, особенно въ зимнюю пору, но неслышно поютъ эти поляны и подпеваетъ имъ печальная луна. Чѣмъ же согрѣться человѣку въ волнистыхъ туманахъ печальныхъ полянъ въ зимнюю пору? Вотъ тутъ, кажется мнѣ, и родилась народная пѣсня, которая согрѣвала и сердце, и душу. А развѣ тусклая даль этихъ равнинъ не будила воображенiя, безъ котораго никакая пѣсня и не родится, не плела легендъ и не обвивала ими русскую пѣсню?
Книгу о своей жизни Ф. И. Шаляпин написал так же искренне, сердечно и талантливо, как пел. Помог ему в этом любимый друг Алексей Максимович Горький. Она увлекательна с первых же страниц и интересна самому широкому кругу читателей.
Федор Иванович Шаляпин — человек удивительной, неповторимой судьбы. Бедное, даже нищее детство в семье крестьянина и триумфальный успех после первых же выступлений. Шаляпин пел на сценах всех известных театров мира, ему аплодировали императоры и короли. Газеты печатали о нем множество статей, многие из которых были нелепыми сплетнями об «очередном скандале Шаляпина». Возможно, это и побудило его искренне и правдиво рассказать о своей жизни.Воспоминания Шаляпина увлекательны с первых страниц. Он был действительно «человеком мира».
Князь Андрей Волконский – уникальный музыкант-философ, композитор, знаток и исполнитель старинной музыки, основоположник советского музыкального авангарда, создатель ансамбля старинной музыки «Мадригал». В доперестроечной Москве существовал его культ, и для профессионалов он был невидимый Бог. У него была бурная и насыщенная жизнь. Он эмигрировал из России в 1968 году, после вторжения советских войск в Чехословакию, и возвращаться никогда не хотел.Эта книга была записана в последние месяцы жизни князя Андрея в его доме в Экс-ан-Провансе на юге Франции.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Современному читателю впервые представлены воспоминания и политический дневник Александра Федоровича Керенского (1881–1970), публиковавшиеся с 1920–х годов в русской периодике Парижа, Берлина, Праги, Нью- Йорка. Свидетельства одного из главных участников Февральской революции 1917 года до сих пор остаются в числе самых достоверных источников по истории России.
Он больше чем писатель. Латиноамериканский пророк. Например, когда в Венесуэле (даже не в родной Колумбии!) разрабатывался проект новой конституции, то в результате жаркой, чудом обошедшейся без применения огнестрельного оружия дискуссии в Национальном собрании было решено обратиться к «великому Гарсия Маркесу». Габриель Гарсия Маркес — человек будущего. И эта книга о жизни, творчестве и любви человека, которого Салман Рушди, прославившийся экзерсисами на темы Корана, называет в своих статьях не иначе как «Магический Маркес».
Это не полностью журнал, а статья из него. С иллюстрациями. Взято с http://7dn.ru/article/karavan и адаптировано для прочтения на е-ридере. .
Владимир Дмитриевич Набоков, ученый юрист, известный политический деятель, член партии Ка-Де, член Первой Государственной Думы, род. 1870 г. в Царском Селе, убит в Берлине, в 1922 г., защищая П. Н. Милюкова от двух черносотенцев, покушавшихся на его жизнь.В июле 1906 г., в нарушение государственной конституции, указом правительства была распущена Первая Гос. Дума. Набоков был в числе двухсот депутатов, которые собрались в Финляндии и оттуда обратились к населению с призывом выразить свой протест отказом от уплаты налогов, отбывания воинской повинности и т. п.