Маска чародея - [14]

— Я — грех твоего отца, который наконец должен к нему вернуться, — сказала она.

— Мама, он действительно?..

— Убил меня? Да. Но это еще далеко не самое худшее из того, что он сделал. Он больше виноват перед тобой, Секенр, и, бесспорно, перед богами.

— Не думаю, что он замышлял в отношении меня что-то дурное, — сказал я. — Он говорит, что по-прежнему любит меня.

— Наверное, это так. И все же он принес в мир очень много зла.

— Мама, что мне делать?

Ее острый, холодный палец обвел круг вокруг метки у меня на лбу.

— Пришло время снова отправиться в путь. Лодка тебе уже не нужна. Ты должен оставить ее.

Я с возрастающим страхом смотрел на непроглядную черную воду.

— Я не понимаю… Мы… поплывем?

— Нет, сынок, любимый. Мы пойдем. Выходи из лодки, пойдем.

Я перевесил ногу за борт, погрузив ее в ледяную воду, и неуверенно посмотрел на нее.

— Смелее. Неужели после всего, что ты испытал, тебя остановит всего лишь еще одно чудо?

— Мама, я…

— Давай.

Я повиновался ей и ступил на воду. На ощупь она напоминала холодное стекло под моими босыми ногами. Она последовала за мной, а лодка медленно уплыла прочь. Я обернулся, пытаясь проследить за ней взглядом, но мать взяла меня за руку и повела в каком-то ей одной ведомом направлении.

Ее прикосновение, как и прикосновение Сивиллы, напоминало прикосновение ртути.

Русло расширилось, здесь нас поджидали эватимы. Течение заметно усилилось — появились бесшумные волны, воронки и водовороты, закручивающиеся вокруг безжизненных деревьев. По отмелям бродило множество призраков, но ни один из них не окликнул нас. Они просто останавливались, поворачиваясь вслед за нами, когда мы проходили мимо. Среди них был и мужчина в блестящих доспехах, в руках он держал свою отрубленную голову.

Нас окружили речные суда, прочные, черные и бесшумные, не фантомы из мира живых, а настоящие погребальные суда. Мы прошли вдоль роскошной Длинной барки, ее выгнутые борта высоко поднимались над водой, внутри квадратной палубной каюты горел фонарь. В каюту заползли эватимы, и барка закачалась. Я слышал, как они, расталкивая друг друга, ломятся в дверь.

Наконец перед нами смутно замаячило что-то темное и громадное, как гора, закрыв собой звезды. И справа, и слева я видел погребальные суда, следующие в том же направлении, что и мы, многие из них кружили в тростнике, огибая его заросли. Одна лодка за что-то зацепилась и опрокинулась, или ее перевернул эватим. Мумия упала в воду, и ее понесло по течению с развевающимися сзади бинтами, она проплыла так близко, что, вытянув руку, я мог бы коснуться ее.

Неожиданно тьма сомкнулась вокруг нас, а звезды померкли. Я услышал, как вода обрушивается с высоты, а суда сталкиваются друг с другом, бьются и ломаются.

— Мама! — прошептал я. Я вытянул руку и вцепился в ее платье. В руке у меня остался клок ткани. — Что это? Это пасть Сюрат-Кемада?

— Нет, дитя, — тихо ответила она. — Мы уже давно находимся в утробе зверя.

И тут мне стало по-настоящему страшно.

Глава 4 ВСЕ И НИКТО

Все смешалось, не осталось никакой ясности: мое приключение начало казаться мне бесконечным чередованием кошмарных снов и бодрствования, призрачных видений и серого тумана, ужаса, боли, уныния и печали. Я потерял счет проведенному на реке времени — часы, недели? — иногда я изнемогал от усталости, а иногда мне казалось, что я сплю у себя дома в кровати и что все приключившееся со мной — горячечный бред, ночной кошмар. Но тогда я протягивал руку, я касался мокрого, холодного и полуразложившегося тела моей матери. Запах разложения больше не исходил от нее — теперь от нее пахло лишь водорослями и речным илом, как от пролежавшей в воде много дней подряд кучи тряпья или вязанки хвороста.

Иногда то тут, то там вокруг нас появлялись цапли, словно куски янтаря, тускло светящиеся в кромешной тьме, у них были человеческие лица — лица мужчин и женщин, и все они что-то шептали нам, звали по имени, умоляли — и их голоса, сливаясь, напоминали негромкий свист ветра.

Но в основном мы шли в кромешной мгле совершенно одни. Под ногами я чувствовал холодную поверхность речной воды, но ощущения движения не было, хотя я беспрерывно переставлял ноги.

Мать говорила. Ее тихий голос, доносившийся из тьмы, звучал так, словно она вспоминала что-то увиденное во сне.

Не думаю, что она обращалась ко мне. Она просто рассказывала, вспоминала, облекая свою жизнь в слова, звучавшие как неторопливое журчание ручья: обрывки воспоминаний детства, воспоминаний об отце, обо мне и о Хамакине. Я так и не понял, то ли страшно долго, то ли всего несколько минут она пела колыбельную, словно укачивала меня или Хамакину.

Потом она замолчала. Я потянулся к ней, чтобы убедиться, что она по-прежнему рядом, и ее костлявая рука нашла мою и ласково пожала. Я спросил у нее, что она узнала о Стране Мертвых с тех пор, как попала сюда, и она печально ответила:

— Я узнала, что мне суждено вечно скитаться здесь, на реке, — проводить время в ссылке — здесь нет места для таких, как я, без надлежащей подготовки, без церемоний и ритуалов попавших во владения Сюрат-Кемада. Река определена мне местом ссылки, и я буду вынуждена скитаться здесь, пока не умрут боги и мир не перестанет существовать.