Маска Аполлона - [5]

На закате отца похоронили. Народу собралось много, отец порадоваться мог бы. Даже сам Филодим появился; с рассказом о какой-то передряге, из которой отец его вытащил, когда он был еще молод и зелен. Когда всё кончилось, мы вернулись домой, зажгли лампы, прибрали, — и стали осматриваться; как все делают, когда не хотят думать о будущем.

Мне предстояло уезжать через месяц или раньше. Я вышел на улицу, куда глаза глядят; всё выглядело как-то по-новому. Неожиданно оказался у двери старой гетеры, с которой провел ночь, когда мне семнадцать было; я стыдился тогда, что ни разу не пробовал женщины. Слышно было, как она напевает под лиру. Она всегда была добра к мальчишкам. Но почтение к отцу не позволяло зайти к ней; да и нужно мне было, пожалуй, просто немножко материнской заботы. В моем сердце еще жила первая любовь, хотя с тех пор уже три года прошло. Приезжал тогда из Сиракуз один актер; приехал всего на месяц, а потом остался еще на месяц, ради меня. Расстались мы красиво, с декламацией из «Мирмидонцев»; а потом он еще целый год писал мне с Родоса.

Перед началом репетиций Ламприй пригласил мня к себе на ужин и познакомил с труппой. Мы жили в Пирее возле театра, а Ламприй у самого моря. И вот я шел к нему, осторожно выбирая дорогу среди сетей и обходя тюки и бочки, а на душе было тревожно.

«Самая главная беда третьесортных гастролей это второй актер, — часто говорил отец. — Это всегда неудачник. И почти всегда остальным приходится расплачиваться за него.»

В тот раз он оказался не прав. Старый Демохар вкусил меда в свое время, и с тех пор оставался сладким. Плющовый венок победителя не раз украшал его голову; но он служил Дионису и в виноградном венке, служил так истово, что порядком опустился. Когда я добрался до них, он был уже изрядно пьян; а в конце мы отнесли его домой, чтобы он в воду не свалился. В пьяном виде он был весел и радостен, как Папа-Силен; расстроился только тогда, когда мы стали в кровать его укладывать. Тут он схватил меня за руку, немножко покричал, всплакнул и продекламировал: «О юное, прекрасное лицо! Страдания и Смерть тебя минули!» Голос оказался достаточно красив, несмотря на все его проблемы. Когда мы возвращались, Ламприй прокашлялся, вспомнил славное прошлое Демохара и предупредил, что во время гастролей, кроме прочих моих обязанностей, мне придется делить общую ответственность за то, чтобы он добирался до сцены трезвым.

Третий актер, Мидий, уже ушел домой, в скверном настроении. Если поверите, из-за того, что мне, а не ему говорил любезности старый пьяница, заливший глаза настолько, что даже ходить не мог. Так что отцовское правило всё-таки сработало: у нас был таки свой неудачник. В неполные двадцать шесть лет он уже растерял все свои надежды. Какой-то бог в насмешку одарил его красивым лицом, которое под маской никому не нужно, но вне театра оно пригодилось и дало ему возможность начать карьеру; и он сразу решил, что весь мир у его ног. Теперь он познавал, что ноги существуют для того, чтобы на них стоять; но знать этого категорически не хотел. Мы едва успели налить по первой чаше, как он стал рассказывать мне, какие блестящие роли ему предложили бы, будь он готов продать свою честь. С великими именами он обращался небрежно, как старая дама, что показывает девушке свои драгоценности. Я выглядел моложе своего возраста; но знал достаточно, чтобы догадаться, что он уже успел пройти через всё, что могла принести ему его честь, прежде чем подписался работать с Ламприем. Боюсь, он это увидел у меня на лице.

На следующий день мы начали репетировать. В репертуаре было две-три современных пьесы, без хора, и пара классических вещей, на случай если какой-нибудь спонсор пригласит нас на фестиваль.

Разумеется, в Коринф мы не собирались. Коринфяне отлично знают, что им причитается, и если получают не то — швыряются чем попало. Начали мы в Элевсине, потом отыграли в Мегаре и двинулись дальше на юг, в Арголиду. Когда Ламприй говорил о замечательном опыте, который я с ним приобрету, — каждый день говорил, к нашему обоюдному удовольствию, — он имел в виду, что мы с начала и до конца ни разу не увидим современного оборудования, да и спонсора скорее всего не встретим. Мы ехали на телегах вместе с костюмами, масками и всем прочим реквизитом (подержанное барахло, купленное после Дионисий, когда труппы побогаче уже выбрали что получше), сами чинили скену чем придется, когда добирались до места, и вообще, обходились как могли. Ну что ж, бывают начала и похуже; хоть я никогда не рассчитывал дожить до такого, чтобы это сказать.

Очень было досадно, когда на последней неделе наших репетиций пришлось мне побить Мидия. Хотя он взъелся на меня с самого начала, я всё пытался ужиться с ним, ради мира в доме; но в тот день он решил, что стоит процитировать мне кого-то из любовников своих: отрывок из завистливой и грязной болтовни о моем отце. Мидий был покрупнее меня, но никогда не считал нужным позаниматься в хорошем гимнасии, и зря. Меня отец заставлял туда ходить; так я там не только стоять и двигаться научился, но и кое-какие приемы освоил. Репетировали мы в пирейском театре; и шли вверх по ступеням между скамьями, когда я врезал ему с одновременной подсечкой; так что упал он отнюдь не мягко, и еще долго катился вниз. Маленькие мальчишки, пришедшие посмотреть репетицию и сидевшие на самом верху, как воробьи, были счастливы поиметь такое замечательное зрелище, да еще и бесплатно, и аплодировали с энтузиазмом. По счастью, ни одной кости он не сломал, а личико его никого не волновало. Так что Ламприй ничего не сказал. Я знал, что платить придется, но тут уж ничего не поделать… Однако я и понятия не имел, какая длинная тень протянется от этого удара через всю мою жизнь.