Машка Самбо и Заноза - [19]

— Разрешите войти?

— Извините, пожалуйста!

— Где Петька? — спросила Самбо.

— Во-первых, какой Петька, а во-вторых, что все это значит? — в свою очередь спросила Вера Григорьевна.

— Петя Калач. Он… он мог задохнуться! — крикнула Самбо и. бросившись к мойке, распахнула дверь.

— Ай! — взвизгнула бабушка, которая первой увидела сидящего под мойкой детектива.

Сыщик на карачках выполз из шкафа.

— Жив! — почти хором сказали юные конструкторы.

Взрослые ничего не сказали. Женщины стояли в полном оцепенении, а Михаил Андреевич вынул портсигар и стал закуривать.

Сыщик поднялся на ноги, но выпрямиться не смог: слишком долго просидел он в низеньком шкафу. Теперь он стоял, согнувшись под прямым углом.

— Ну ладно, — сказал Михаил Андреевич. — Может, кто-нибудь объяснит, что все это значит?

Петя задрал голову, чтобы посмотреть на него.

— Ваша дочь Люся убежала из дому… — прокряхтел он. — Вместе с Митей Клюквиным… Это они пережгли пылесос.

Мама с бабушкой только переглянулись между собой, а папа подавился табачным дымом и долго кашлял. Юные конструкторы сосредоточенно молчали.

— Так. А подробней? — сказал Михаил Андреевич.

— Здравствуйте! — послышался гудящий бас, и все, оглянувшись, увидели Митрофана Фомича. — Вы простите, что я врываюсь, не постучавшись. Вижу — дверь открыта, а тут… такие события…

Машин папа поздоровался с учителем, сказал: «Да, действительно события» — и добавил, что сейчас «вот этот юноша все объяснит».

За это время Петя успел выпрямиться. Кроме того, он немного успокоился и мог говорить более или менее связно. Он рассказал о событиях сегодняшнего дня и о том, что ему говорила Заноза, перед тем как покинуть квартиру. Когда он сказал, что Люся упомянула о какой-то записке, бабушка бросилась вон из кухни, юные конструкторы поспешно расступились перед ней. Через полминуты бабушка вернулась, неся в руке тетрадочный листок.

— Машка, это? Ничего не разберу: опять очки куда-то дела.

Самбо взяла у бабушки листок, взглянула на него.

— Слушайте! — взволнованно сказала она и стала громко читать. «Дорогие мама, папа, бабушка, Маша, Федор Никанорович и Римма Тимофеевна! Мы признаемся во всем. Это мы испортили пылесос и полотер, и это мы все время мыли пол, из-за которого невинно страдала Маша. Мы никому не хотели зла, мы хотели только изобрести поломоечную машину, чтобы облегчить труд человека, но мы знаем, что вы нас не простите. И поэтому мы решили уйти из дому и уехать подальше и добывать на хлеб своим трудом. Прощайте навсегда, навсегда! Ваши неблагодарные Людмила Пролеткина и Дмитрий Клюквин».

О том, что происходило в последующие минуты, трудно рассказать связно. Вера Григорьевна уставилась в одну точку, кусая губы, тиская пальцы. Бабушка побежала к Митиным родителям. Юные конструкторы говорили каждый свое. Самбо оглядывалась во все стороны и растерянно повторяла:

— Ну зачем же она скрывала!.. Ну, от мамы, от бабушки еще туда-сюда… а от меня? Ну, сказала бы откровенно, и я бы ей ничего не сделала… Я бы, наоборот, даже помогла… И тогда ничего бы не было… и ничего бы не случилось… Зачем она скрывала! — Все это Самбо говорила таким тоном, словно оправдывалась, и вид у нее был такой расстроенный, как будто она чувствовала себя во всем виноватой.

Вернулась бабушка, а с ней пришли супруги Клюквины — Федор Никанорович и Римма Тимофеевна. Худенькая, некрасивая Римма Тимофеевна плакала и сморкалась. Коренастый, с большой лысиной Федор Никанорович, как видно, чувствовал себя неловко. Он прижал небритый подбородок к груди, он то закладывал руки за спину, то прятал их в карманы брюк, то совал их в карманы пиджака.

— Из-за тебя все это, черт жестокий! — сказала, плача, Римма Тимофеевна. — Запугал мальчишку ремнем, вот теперь ищи его!..

— А я что? — смущенно бормотал Митькин отец. — «Ремнем, ремнем»! Как будто я… это… каждый день… Я его уже сколько… это… пальцем не трогал…

Спокойней всех держались Люсин папа да Митрофан Фомич. Учитель стоял у дверного косяка, скрестив руки на груди и задумчиво посматривая маленькими глазками на всех собравшихся в кухне. Михаил Андреевич невозмутимо курил, прислонившись спиной к холодильнику. Однажды они переглянулись между собой, оба сразу заулыбались и тут же отвели друг от друга глаза. Вера Григорьевна заметила это.

— Ты, кажется, смеешься? — сказала она сердито.

Тут Михаил Андреевич и в самом деле рассмеялся: он закрыл лицо пятерней, и плечи его затряслись.

— Верочка! Уверяю тебя, — еле выдавил он, — ты сама будешь хохотать, когда все это кончится. Хочешь, поспорим?

Дер Элефант сильно наклонил голову, быстро повернулся и стал пробираться сквозь толпу конструкторов в переднюю.

Вера Григорьевна сузила глаза и уперлась кулаками в бока. Только сейчас Петя заметил, что она очень похожа на Самбо.

— Я не хочу спорить, — сказала она напряженным голосом. — Я хочу, чтобы ты позвонил в милицию и заявил, что у тебя пропала дочь. Тебе ясно?

Михаил Андреевич перестал смеяться. Он стал уверять жену, что волноваться и звонить в милицию еще рано, что Люсе и Мите наверняка скоро надоест разыгрывать из себя несчастных беглецов и они сами вернутся домой, как только проголодаются или устанут. В кухню вернулся Митрофан Фомич. Он уже был совершенно серьезен. Он сказал, что полностью согласен с Михаилом Андреевичем.