Машина лорда Келвина - [76]

Сент-Ив посмотрел вниз, и сцена, представшая его взору, на мгновение пленила его: в окнах домов на Пеннифилдс и на уходившей вдаль Вест-Индиа-Док-роуд мерцали огни; несмотря на поздний час, улицы оказались запружены народом — в основном моряками в самом пестром облачении. Кого здесь только не было: индийцы, африканцы, голландцы и бог знает кто еще… Короче, иноземцы всех мастей, перемешавшиеся с местным населением — разносчиками угля, портовыми грузчиками, закупщиками, лоточниками и тысячами облаченных в рубище бездомных, которые в хорошую погоду спали прямо на улицах, а в плохую — под мостами.

Кровельные балки просели под тяжестью аппарата, но прямо сейчас машине ничто не грозило, а Сент-Ив не собирался задерживаться ни минуты сверх необходимого. Вот только «необходимого» — для чего? Что-то толкнуло его отправиться в Лаймхаус, но ученый понял вдруг, что не в силах назвать причину.

Прямо под ним, в мансарде над лавкой старьевщика, лежал в кроватке маленький Игнасио Нарбондо и, вероятно, спал. Сколько ему сейчас? Три годика? Четыре? Этого Сент-Ив не знал наверняка, как не догадывался и о том, в порыве каких чувств прибыл именно сюда. Он без всякого труда может придушить Нарбондо во сне и тем самым избавит мир от одного из самых гнусных и опасных преступников… Но сама эта мысль выглядела настолько отвратительной, что Сент-Ив едва не преисполнился презрения к самому себе за то, что вообще допустил ее в сознание. Затем он подумал об Элис и со вздохом признал: все же убийство не по его части. Он просто хотел поближе изучить свою Немезиду, раз есть такая возможность, хотел узнать, какие силы в бескрайней Вселенной сговорились превратить этого невинного младенца в то, чем он стал.

Лаймхаус бурлил. Было время прилива, и навигация шла полным ходом — причалы забиты кораблями, стоявшими под погрузкой или разгрузкой, невзирая на отсутствие солнечного света или поздний час. Прямо под Сент-Ивом из открытой двери лавки на улицу падала полоска света, рассекая туман и освещая кучу барахла — груду железного лома, ветхих замусоленных пальто, грязных бутылок, посуды, белья и прочих выброшенных за ненадобностью хозяйственных принадлежностей. Вероятно, им можно найти еще какое-то применение, но Сент-Ив при всем старании не мог вообразить, до какой степени нищеты должен дойти человек, чтобы хоть как-то использовать эти отбросы. Внезапно он ощутил ужас и безысходность, с которыми обитатели этого квартала давно смирились. И тут, как по заказу, начала болеть голова — и неудивительно: ученый уже забыл, когда последний раз спал. В минуты наибольшей усталости Сент-Ив всегда почему-то предавался путаным философским рассуждениям, так что счел последние свои мысли верным признаком умственного переутомления.

— Поспеши! — пробормотал он, словно обращаясь к женщине, которая сидела на крыльце внизу и зорко, как бесценное сокровище, сторожила вынесенный из лавки хлам. Сент-Ив смотрел на обтрепанный капор на ее голове, на угольки в чашке ее короткой трубки и пытался представить, каково это — провести всю жизнь в пространстве, суженном до пары грязных улиц, время от времени утешая себя стаканчиком дрянного джина.

В конце концов, сочтя эти размышления пустой тратой времени, Сент-Ив попятился от края крыши и обернулся к высокому чердачному окну за спиной: подслеповатое око его стекол, испещренных трещинами и потеками грязи, с равнодушием взирало на туман и печные трубы. Осторожно ступая по кровельным листам, Сент-Ив приблизился к окну в надежде, что оно не заперто, — впрочем, он был готов применить силу, чтобы открыть. В кармане у него звенела целая горсть серебра. «Интересно, — думал он, — какое впечатление произведет странно одетый незнакомец, среди ночи пробравшийся через окно с единственной целью: рассыпать в доме деньги?» А именно это Сент-Ив намеревался сделать, если его застукают во время взлома. Затея ходить на цыпочках по крышам домов вдоль по Пеннифилдс, одаривая шиллингами озадаченных бедняков, на миг показалась даже заманчивой, но воодушевление тут же сменилось гадливостью: тщеславия в этой идее было больше, чем милосердия. Вероятнее всего, еще до рассвета серебро понадобится ему самому, — чтобы купить свободу.

Задвижки не было и в помине — створки удерживала сложенная в несколько раз бумажка. Сент-Ив распахнул окно, сунулся в мрак проема, жалея, что не захватил с собой фонарь, и едва не задохнулся от наполнявшего комнату зловония. Держась за оконную раму, стал нащупывать ногой пол и чуть не наступил на что-то мягкое, которое завозилось и издало слабый стон. Резко отдернув ногу, Сент-Ив упер ее в подоконник и замер испуганным, готовым броситься прочь животным. Глаза мало-помалу привыкли к темноте; несмотря на густеющий туман, ночь по-прежнему озарял бледный лунный свет.

Мебели в комнате почти не было: старая кровать у стены напротив, пара деревянных стульев, колченогий стол да щелястый буфет — почти пустой, если не считать нескольких тарелок и стаканов. На столе лежала раскрытая книга; множество других было сложено в стопки возле стен и валялось на полу. Это богатство человеческой мысли, взятое вместе, выглядело здесь неуместной роскошью, как экзотическое сокровище, кучей сваленное пиратами в темной и затхлой пещере. Снизу донесся тяжелый вздох, тряпки под ногами Сент-Ива вновь зашевелились, и прикрытый ими ребенок зашелся в долгом кашле. Второй обитатель мансарды, занимавший кровать, спал беспробудным сном: звуки ничуть его не потревожили.