Машина лорда Келвина - [6]

— Если не сложно, — кивнул Сент-Ив. — «Мужам пристало яву пить», так ведь гласит пословица?

Стоило Хасбро опустить в протянутую чашку одну лишь таблетку, — и комнату сразу заполнило изумительное благоухание настоящего густого кофе, под натиском которого химический запах его бледного подобия в чашках прочих сотрапезников затерялся и рассеялся. От одного лишь аромата Сент-Ив, казалось, воспрял духом и телом, словно к нему на мгновение вернулись жизненные силы.

— Господи! — ахнул Кракен. — Что еще там у тебя?

— Вполне сносный венский меланж, сэр, и бразильский настой, за который я лично готов поручиться. Есть еще эспрессо, но он пока не опробован.

— Ну так его опробую я! — с воодушевлением вскричал Кракен и протянул руку за пилюлей. — Это же прорва денег, если обойтись с умом, — заметил он, бросив ее в полную воды чашку и завороженно наблюдая за результатом. — Миллионы фунтов.

— Искусство ради искусства, — поправил его Сент-Ив, обмакнув уголок белого носового платка в чашку с жидкостью и внимательно разглядывая темное пятно в солнечном свете, падавшем через окно. Он удовлетворенно кивнул, пригубил кофе и кивнул вновь. На протяжении года после трагических событий на площади Сэвен-Дайлз он занимался исключительно разработкой этих крошечных белых пилюль, направив все свои навыки, все чутье ученого на постижение таинств кофе. Баловство, пустая игра интеллекта и неоправданная трата усилий, — однако вплоть до этой самой недели он не находил во всем мире ничего иного, что могло бы его увлечь.

Пригнувшись над своей тарелкой, Сент-Ив обратился к Кракену, хотя его слова, без сомнения, предназначались всем собравшимся:

— Билл, нам не следует поддаваться панике из-за этого… как бы выразиться… визита «небесного гостя», следуя языку метафизики. Сегодня утром я проснулся бодр и свеж. Ощутил себя совершенно новым человеком. И обнаружил, что верное решение лежало прямо передо мной. Его подсказал мне тот самый злодей, кого мы преследуем. Наш истинный враг, джентльмены, — это время. Время и неизжитые страхи.

Сент-Ив умолк, сделал глоток кофе из чашки и еще несколько секунд смотрел в нее прежде, чем заговорить снова:

— Самая страшная катастрофа, которая может случиться, — это если новость просочится наружу и станет достоянием широкой публики. Обыватель, узнав, что его ждет, тут же ударится в панику — и мир будет повергнут в хаос. Простым людям невыносима сама мысль о том, что Земля разлетится в пух и прах, распадется на атомы. Для них это чересчур. Нельзя недооценивать характер такого человека, его склонность биться в истерике по любому поводу, впадать в неистовство и рвать на себе волосы, не находя немедленной выгоды в любых других действиях.

Сент-Ив потер подбородок, созерцая остатки завтрака на тарелке. Затем подался вперед к собеседникам и тихим голос произнес:

— В одном я уверен, джентльмены: наука станет нашей спасительницей, если не изведет нас прежде. Но сейчас опасность велика, и, если до публики дойдет весть о приближении кометы, серьезных проблем не миновать.

Судя по лицам троих компаньонов Сент-Ива, этому заявлению явно удалось вселить в них оторопь. Кракен нервно смахнул с уголка рта налипшие остатки яйца. Джек облизнул губы.

С ободряющей улыбкой Сент-Ив продолжил:

— Мне потребуется разузнать кое-что о Харгривзе. А вам наверняка хочется выяснить, к чему я клоню, но здесь не место для подобных разговоров. Предлагаю выйти на улицу. Вы не против?

Все трое поднялись с мест. Кракен торопливо влил в себя кофе, а после, заметив, что Джек оставил в своей чашке больше половины, допил и за ним и, бормоча что-то насчет расточительности и недоедания, поспешил за остальными.

Доктор Игнасио Нарбондо ухмылялся поверх чашки с чаем, глядя в затылок Харгривзу, который кивал в такт своим мыслям, склонившись над большим листом бумаги, испещренным линиями, цифрами и пометками. Нарбондо не мог бы сказать, зачем воздух послушно насыщает легкие Харгривза кислородом и так же послушно покидает их, ибо этот человек, казалось, жил исключительно ненавистью и беспричинным отвращением к большинству совершенно невинных вещей. Харгривз с радостью мастерил бомбы для анархистов, помогая им воплощать свои коварные, жестокие и порой совершенно нелепые планы, причем не из сочувствия их идеям, а просто из желания наносить увечья — все равно кому, лишь бы взрывать и крушить. Будь в его силах изготовить достаточно мощную бомбу, чтобы уничтожить скалы Дувра и само солнце, встающее за ними, Харгривз не смог бы успокоиться, пока не собрал бы такую. Харгривз ненавидел чай. Ненавидел яичницу. Ненавидел бренди. Ненавидел дневной свет и ночной мрак. Он ненавидел даже само искусство создания адских машин, хотя усердно создавал их.

Нарбондо обвел взглядом бедно обставленную комнату с комковатым соломенным тюфяком на полу, где Харгривз на несколько часов забывался тревожным сном — спал он урывками: вскакивал в ночи, сдерживая рвущиеся из горла вопли; возможно, создателю «адских машинок» грезилось, что заглянув в зеркало, он видит не собственную малосимпатичную, впрочем, физиономию, а чудовищные жвалы некоего гигантского жука. Нарбондо хмыкнул и неожиданно для себя принялся насвистывать веселенький мотивчик, при звуках которого Харгривз выпрямился, всем своим видом выказывая отвращение, ибо мелодия вторглась в его мозг, прервав мрачную работу ума, сопровождаемую бессвязным бормотанием.