Маша Регина - [35]

А. А. пришлось купить проектор, выкрасить стену белой краской (я выкрашу комнату светлым, — пропел он, вернувшись из строительного магазина, и опять ему пришлось пояснять, откуда цитата) и заняться ночным просвещением. Поначалу со скрипом (у меня в девять речь!), а потом так, что ее было не оторвать (ты спи, спи, я посмотрю, ты же уже смотрел?), Маша смотрела — безо всякой системы — все, от «Броненосца „Потемкина“» до «Любовного настроения», благо интернет-линия позволяла. Выключая компьютер, Маша взглядывала на телефон (четыре часа спать!), забиралась в нагретую постель и, переложив руку А. А. с груди, чтобы ее тяжесть не стесняла дыхания, на бедро, засыпала, воображая уже не спектакли, которые она бы поставила, а фильмы, которые бы она сняла.

Взрослая жизнь начинается тогда, когда у тебя появляются такие знакомые, с которыми ты видишься раз в год. В этом смысле Маша-учащаяся-на-Моховой может считать себя вполне взрослой. Она встречает на улицах мальчиков и девочек, с которыми она училась в школе (несколько раз звонил Коля, но Маша не может с ним встретиться — утром занятия, вечером репетиции, сам понимаешь). Однажды Маша, идя вечером по Моховой в сторону Пестеля, встречает Дашу. Маша отнекивается — нет денег, — но Даша все-таки затаскивает ее в кафе (поговори мне еще). Маша знает, что родители пропихнули Дашу на филфак (куда еще отправить девочку, которая не знает, чего хочет?), и готовится слушать, как там замечательно, но происходит другое. Заказав себе коньяк (а ты? — нет-нет, не надо, у меня дела еще), Даша быстро пьянеет — только после этого Маша понимает, что Даша уже пила сегодня — и в голос начинает рыдать. Она не знает, что она делает на филфаке, она не знает, что ей делать, ее жизнь не складывается, надо куда-то переходить или вообще уехать куда-нибудь: хоть замуж выходи, — резюмирует Даша, голова ее уже клонится к плечу.

Ничего особенного ни в этой встрече, ни в этом разговоре нет. Но пока Маша ведет пьяную подругу к метро (отпустить ее страшно, шатается, до дома доберешься? — Маша, ты такая добрая!), она вдруг понимает, что все, кого она встречала таким вот образом случайно на улице, в той или иной форме жаловались на то же. Даже те, кто, широко улыбаясь, бодро говорил, что все отлично, учеба? очень нравится! — даже они в спрятанных в цветных варежках пальцах прятали секрет: не то, не то. После этого Маша начинает замечать, что и ее сокурсники, и (на улице, в коридорах она слышит их речь) студенты других курсов иногда проговариваются. В шутку, потому что здесь, естественно, все гении, но шутка шутке рознь: Маша и на репетициях не может не видеть, что многие пришли не туда. Даже Коля, который по телефону успевает сказать ей, что у него группа, говорит это как будто специально, чтобы она не сомневалась, что он свою судьбу нашел. В порядке эксперимента она спрашивает — очень осторожно — А. А., и он, задумавшись, отвечает ей честно, что иногда ему кажется, что он больше мог бы сделать в математике, поступи он в свое время, как и мечтал вплоть до десятого класса, на матмех.

На вопрос, почему ты занимаешься тем, чем занимаешься, редкий человек не ответит, что так получилось. Маша вглядывается в лица вахтеров в Академии, в лица кондукторов и официанток, преподавателей и продавщиц, охранников магазинов антиквариата, врачей, которые по утрам исчезают в дверях глазной поликлиники, женщин за пятьдесят, которые бегут по улице, крича в мобильный телефон: квартира очень хорошая! сегодня еще пара ее смотрела! — в лица лысоватых мужчин, которые аккуратно несут в руках портфельчики из искусственной кожи, и стареющих девушек, выходящих из солярия, — она видит, что все эти люди остались без судьбы.

Машу начинает лихорадить, потому что все, чем она сейчас занимается, — не то. От страха Маша начинает смотреть больше — два, три фильма за ночь, пересматривает, нажимая на паузу и прокручивая обратно, чтобы заметить границу кадра, подолгу смотрит в остановленные кадры — к утру у нее гудит голова и режет глаза. На лекциях она упорно, кадр за кадром, восстанавливает ленты в памяти. Просыпаясь, она ловит себя на том, что смотрела во сне Бергмана, которого тот никогда не снимал. Фильм кажется ей гениальным, но вспомнить его целиком нет никакой возможности (то, что вспомнила, все-таки наскоро зарисовала). Разговаривая с А. А., выслушивая претензии преподавателей (вы же будущий режиссер, вы не можете опаздывать!), стоя в курилке с ребятами с актерских курсов, которые думают, не стоит ли завести с ней знакомство уже сейчас, Маша иногда ставит происходящее на паузу — Регина, вы слушаете?! — и раздумывает, кого или что надо переставить, чтобы был кадр, — да-да, извините.

А. А., конечно, замечает, что что-то происходит (хотя бы ночные кинобдения, раздражение от которых он уже начинает в себе давить), и списывает все на великую силу искусства. И он прав — Маша смотрит кино так, как она смотрела его, приходя из школы домой, ныряет в него, как в воду солдатиком, но есть и кое-что еще, чего не было тогда: от совершенной геометрии кадра, правильного цвета и идеального монтажа все ее тело выгибается, а руки становятся горячими. В конце концов она понимает, что никогда не будет заниматься театром, но что с этим делать, она не знает.