Марья Карповна - [9]

Колокол призвал Алексея вернуться в «главный» дом – пора было ужинать. А Марья Карповна к столу не вышла – ей подали прямо в спальню один только жиденький бульончик. Агафья дежурила при барыне. Алексей с младшим братом ужинали вдвоем. Едва подали закуски, Алексей, не способный долее сдерживать свои чувства, сказал:

– Я только что страшно поспорил с матушкой.

– На предмет Агафьи Павловны? – не поднимая глаз от тарелки, спросил Левушка.

– Да. Значит, ты все-таки был в курсе ее намерений?

– Естественно.

– Так почему же не предупредил меня?

– Маменька взяла с меня клятву молчать, – объяснил Левушка, положил себе на тарелку селедки, маринованных грибочков, соленых огурчиков, проглотил кусочек и вздохнул: – А ты, значит, отказался?

– Конечно!

– Ну и зря.

– Отчего же зря?

– Агафья Павловна ничем не хуже других. А противореча маменьке, ты ее ранишь. Теперь она заболела из-за твоего упрямства. Матушка не привыкла, чтобы ей сопротивлялись.

– Слушай, но я же не могу жертвовать своей жизнью только ради того, чтобы ей угодить!

– А я уверен, что не только можешь, но и должен. Любящий сын именно так бы и сделал, причем без малейших колебаний.

– До чего же ты меня раздражаешь, болтаешь невесть что! – надулся Алексей. – А она поворчит немножко да и смирится.

Матвей подал братьям говяжьи битки в сметане, но Алексей едва к ним притронулся: он ощущал какую-то неприятную тяжесть в желудке. Зато Левушка принялся уписывать еду за обе щеки. Насытившись, он предложил старшему брату после обеда сыграть партию на бильярде. Алексей играть не захотел – ему не терпелось остаться в одиночестве.

Вернувшись в свой флигель, он отослал маленького Егорку, который хотел помочь молодому барину раздеться, умылся, облачился в бухарский халат и сел у распахнутого окна. Спустился вечер – тихий, легкий… Вдалеке, подобно стальному клинку, сверкала вода в пруду, окруженном темными деревьями. Трава на лужайке казалась темно-синей, от лужайки, словно молочные ручейки, разбегались по парку расчищенные и посыпанные песком дорожки. В тишине, навевающей дремоту, птицы сонно перекликались с ветки на ветку. Первыми умолкли зяблики и славки. Радостно просвистела последнюю мелодию иволга. И тогда запел соловей – одинокий, отчаявшийся, спокойный… Алексея окружал безмятежный мир деревни, и он страдал от того, что не способен обрести такой же покой в своей душе. Он взглянул в самый конец центральной аллеи: на втором этаже большого дома светилось одно-единственное окошко. Мать не спала.

III

Матушка теперь совсем не выходит из спальни, – озабоченно сказал Левушка. – И кушать отказывается… Я уже послал за доктором!

Алексей последовал за братом, который с утра пораньше вытащил его из постели. Явившись в «главный» дом, они застали там только слуг с заплаканными глазами – до крайности удивленные внезапной болезнью барыни, они беспомощно суетились, не способные сделать хоть что-то полезное. Словно пчелиный рой, лишившийся матки, они собирались в группки то тут, то там, бегали из комнаты в комнату и решительно не знали, кому же теперь подчиняться. И Агафья Павловна с покрасневшими и опухшими веками тоже была здесь. Заметив Алексея, она потупила глаза, щеки ее покрылись красными пятнами. Вероятно, Марья Карпова успела-таки сообщить своей приживалке, что сын наотрез отказался взять ее в жены. И теперь – униженная отказом – молодая женщина не осмеливалась смотреть в лицо Алексею. А он ведь так жалел эту невинную жертву материнской прихоти! Агафья собралась подняться наверх, к хозяйке, но Алексей остановил ее:

– Мне хотелось бы ее увидеть…

– О нет… Алексей Иванович, нет… – поспешно возразила испуганная Агафья. – Умоляю вас, даже и не пытайтесь… Ваша матушка не желает вас видеть…

– А меня? – встрял в разговор Левушка.

– Вас – совсем другое дело… Пойдемте… Только не оставайтесь там долго – Марья Карповна очень слаба…

Гордый привилегией, которой наделила его мать, Лев последовал за Агафьей по лестнице вверх. Когда они исчезли за поворотом длинного балкона с перильцами, Алексей понял, что вообще не знает, как ему теперь поступить. С одной стороны, его терзало раскаяние из-за того, что он так ужасно расстроил матушку, которая даже заболела от этого расстройства, но с другой… с другой – как было не подумать, что все это чистейшая комедия! И потому раздражения в нем было ничуть не меньше, чем раскаяния… Все, все в этой женщине было непредсказуемо и несоразмерно! Она жила среди людей так, будто была одна в целом мире. Досадуя на собственную непоследовательность в мыслях, Алексей хотел было укрыться от всех в бильярдной – там можно хотя бы бездумно погонять шары кием, но в этот момент звон бубенцов возвестил о том, что прибыл экипаж. На крыльце появился уездный лекарь, доктор Зайцев, с саквояжем в руке. Это был маленький пузатый человечек лет шестидесяти с белыми, как хлопчатобумажные бинты, которыми он перевязывал больных, бакенбардами.

– Как госпожа Качалова чувствует себя сейчас? – с порога спросил врач.

– Понятия не имею, – ответил Алексей, пожав плечами. – Сил, говорят, нет, думаю, у нее что-то вроде апатии…