— Чужой ты, вот и толкнул.
Мужик сперва привязал в конюшне жеребца, а потом они вошли в избу. Дорогой куртка на Марцине пообсохла немного.
— Теперь солнышко сушит, — заметил мужик.
— Где это тебя так угораздило в грязи вывозиться? — спросила хозяйка.
Марцин снял куртку, и она попробовала отчистить ее щеткой.
— Это наш буланый его так отделал, — сказал мужик. — На землю повалил.
— И то, шалый он у нас, — сказала женщина и вышла в сени — в избе поднялась от куртки страшная пылища.
— Садись, — сказал мужик. — Как там дедушка?
— Ослабел очень, — не своим, тоненьким голоском пропищал Марцин.
От сознания, что всем известно не только кто он, но и про болезнь деда, ему стало не по себе. Женщина вернулась, неся куртку.
— На, больше не отчищается, — сказала она. — Дома еще почистишь.
Она налила ему стакан молока.
— Пей, — сказала она, — да смотри не обожгись — горячее!
Марцин выпил.
— Сколько тебе годков? — спросила хозяйка.
— Тринадцать, — степенно ответил мальчик. Затем надел куртку и взялся за шапку.
— Ну, мне пора! — сказал он.
— За дедушкой получше присматривай, а не носись, как наш жеребец, — сказала женщина.
Марцин побрел домой. Небо по-прежнему было безмятежно ясное. По-прежнему солнце заволакивала тонкая пелена, похожая не то на дым, не то на туман. Все указывало на то, что время давно перевалило за полдень. Удлинившаяся тень от одинокой ели на желтоватом фоне оголенного поля выглядела стрелкой гигантских часов. Марцин с беспокойством взглянул на небо.
«День-то уж к вечеру клонится», — подумал он.
Но дни стояли длинные. И до вечера было еще далеко. Домой возвращаться не хотелось.
Он снова посмотрел на небо. К голубизне его теперь примешивались нежные, пастельные краски, как на старинном фарфоре. Марцин дышал с трудом, будто воздух был разреженный. И вместе с воздухом его словно бы наполняло чувство ответственности, налагаемое свободой.
Теперь он сам себе хозяин. Кроме деда, у него никого нет. И он решил больше не отлучаться надолго из дома. Надо еще дров наколоть, истопить печь. Правда, хозяйством заниматься он не больно-то любил.
Над елками за их домом кружила стая ворон. Они планировали на неподвижных крыльях, описывая круги, и без умолку каркали: кар, кар! Должно быть, пришло время вить гнезда. Издали их полет казался даже красивым.
Марцин подошел к дому. Дверь была распахнута настежь, комнату заливало солнце. И в его ярком сиянии на кровати с открытыми глазами неподвижно лежал дедушка.
Он был мертв.
20.11.1966
