Мартон Андришко, бургомистр - [3]

Они чокались и, покрякивая, пили крепкую домашнюю водку. Сирмаи закурил сигарету и тут же нетерпеливо, с силой вытолкнул изо рта клуб дыма.

– Три вице-бургомистра, которые ничего не решают… – Он задумался. – А теперь к ним подсядет еще четвертый… Ведь в конечном счете об этом и идет речь. Кем я был? Вице-бургомистром! Зато единственным! Я был настоящим заместителем бургомистра. Это совсем другое дело! И все же… – он говорил это больше для себя, не ожидая ответа собеседникоз.

Потом заговорил Альбин Штюмер. И снова официальным тоном председателя национального комитета.

– Заместитель бургомистра, – сказал он. – По существу, речь идет только об этом. Именно заместителем и был тогда вице-бургомистр.

В этот момент Гутхабер, вернувшись из столовой с новой порцией слоеного пирога, стоя в дверях, заметил:

– Точно! Заместителем бургомистра! Если бы ты мог все уладить с Андришкой, Альбин!

– Нечего тут улаживать. Сделаем это в рабочем порядке – и все. Завтра же, на заседании национального комитета. Проведем его по персональному списку… И то, что ты, Йожи, беспартийный, даже лучше.

– Тебя просто сам бог нам послал, Йожи, – вздохнул в дверях Гутхабер, стряхивая пальцами с лацканов пиджака крошки пирога. – Честное слово, сам бог послал тебя нам… А я вот все никак не могу забыть распоряжения бургомистра о ремонте крыш. Да от такого распоряжения все наши домовладельцы станут нищими! Подумать только! Теперь получается так: у кого есть дом, тот нищ. Это распоряжение грозит такими денежными штрафами, что волосы встают дыбом. Или система откупа общественных работ – полное самоуправство! А жилищный вопрос? Достаточно, чтобы этому Андриш-ке заблагорассудилось, – и в любую из квартир лучших, благороднейших семей города он вселяет голодранца с кучей его щенков… А кто знает, что еще у него на уме?… Все в его руках!

Альбин Штюмер прикрыл глаза и поднял голову, как бы желая показать этим, что ничего не слышит, ничего не видит, – он полностью выключился из разговора. Пусть другие говорят (каждый сам с собою или с тем, кто его слушает). Он же бесстрастно, без всякого интереса воспринимает факты, только голые факты!

«Неслыханная власть, несомненно! Беспрецедентная, неслыханная власть!..» – думал он.

Бургомистр Мартон Андришко, сидя за письменным столом в своем кабинете, внимательно изучал документы, собранные в папке с делом часовщика Яноша Чика.

Сам часовщик, худой, долговязый человек, изнывая, сидел напротив и прятал под стул длинные ноги, обутые в поношенные солдатские ботинки. Время от времени, желая увидеть, какую именно бумагу просматривает в этот момент бургомистр, он приподнимался на локтях и вытягивал свою длинную, с острым кадыком, шею.

Мартон Андришко, прищурившись, молча читал. Он не был стар, только рано начал седеть. Его широкое скуластое лицо было моложавым и энергичным. Мозолистые руки с остро обрезанными ногтями спокойно лежали по обе стороны папки с документами. Он сидел неподвижно и наклонялся лишь для того, чтобы перевернуть страницу. На нем был цвета спелой сливы костюм в полоску, когда-то праздничный, а теперь ставший рабочим. Спереди пиджак уже морщил, но костюм всегда был аккуратно почищен и имел хороший вид. Когда-то, еще до войны, Андришко купил его в Париже.

Мартон Андришко был шестым сыном в семье шаль-готарьянского забойщика После него родилось еще трое. На металлургическом заводе он приобрел специальность слесаря-механика, потом попал в Пешт, и больше ему уже не пришлось побывать дома. Из Шальго-тарьяна, кроме «акаюшего» диалекта, он ничего не вынес, да и акцент-то можно было заметить лишь тогда, когда Андришко горячился. Правда, это бывало довольно часто, так как он был вспыльчивым, хотя и быстро остывающим человеком, как, впрочем, большинство сильных и крепко скроенных людей. После падения советской республики его заключили в концентрационный лагерь, затем ему пришлось уехать за границу. Сначала он жил в Вене, потом в Париже. Девятнадцать лет проработал на заводах Рено. И все это время активно участвовал в венгерском революционном движении. Во время оккупации Франции немцами Андришко был снова арестован, а в 1942 году вместе с женой и дочерью его совершенно неожиданно отправили на родину, в Венгрию.

Здесь он жил под надзором полиции, долго не мог найти себе работы, хотя военная промышленность остро нуждалась в квалифицированных рабочих. В этот город они приехали к одному из родственников жены. Сначала работали в его хозяйстве, и только в последние месяцы войны Андришко устроился механиком на кирпичный завод.

– Н-да! – проговорил он, приводя в порядок бумаги, и устало вздохнул. Перелистав дело еще раз, он снова вернулся к первой странице и сказал: – С июля прошло уже восемь месяцев!

Худой, оборванный человек с мольбой протянул к нему руки.

– Вы только подумайте, господин бургомистр: жена больна, второй год не встает с постели, пятеро детей, и уже не маленькие… Всех нужно накормить, одеть, обуть… И все это на мне… Слова бы я не сказал, если б это помещение действительно нужно было бы Гутхаберу для пекарни. Но ведь оно ему, поверьте, вовсе не нужно. На улице Шаш он открыл булочную, в центре города у него еще два магазина, в Заречье он сдал свои лавки под жилье. А эту вообще не открывал с сорок пятого года…