Март 1953-го - [7]

Наконец, разобрались: дети набедокурили.

Потом разобрались, чьи дети.

Потом сказали дяде Абраше, чтобы он больше не приводил нас на производственный объект. И все, казалось бы, утихло. Но какой-то подлец, желая занять должность дяди Абраши, написал, что это была не мальчишеская шалость, а сознательное вредительство взрослого человека, который должен своим поведением подавать пример юному поколению, делающему жизнь по рекомендации поэта Маяковского с товарища Джержинского. И приписал в своем доносе дяде Абраше массу самых актуальных из «вредительских» мыслей и высказываний, сверяясь с газетой «Правда».

Такова рыбья версия. А что и как было по-настоящему — это уже не нашего ума дело, слишком малы, чтобы ходить вровень с эпохой стукачей и карателей.

Мы проследили за дознанщиками, пока им не налили до краев. И поняли: теперь эти мужики, не забывающие и на службе о потребностях организма, нас никогда не обгонят. Даже если вознамерятся не дожидаться конца следующего киносеанса, а двинут к дедушке Авруму, сидящему со щетками и ваксой в будке чистильщика обуви на краю Кировского парка, в пяти шагах от рижского «Бродвея», под непременной охраной старшины милицейских войск Жоры-дегустатора.

В жизни дедушки как-то так вытанцовывало, что его всегда держали под охраной, будто он золотой запас. В досоветскую пору торговли сапогами на Толчке, его охранял, за наличные, разумеется, околоточный, а при новой власти — участковый. В лагере — вертухаи, но они работали бесплатно, во всяком случае, дедушка им не платил. Хотя… платил, по его выражению, «кровью и нервной системой». Когда же, в разгар войны, нервы совсем расшатались и хотелось скорей погибнуть с оружием в руках, чем окоченеть от уральского холода без всякой пользы для победы, он попросился добровольцем на фронт.

— Чем такая жизнь, лучше отдать ее за товарища Сталина, чтобы у фашистов темно в глазах стало и все кишки из живота вылезли наружу, — написал дед в заявлении, как умел — по-одесски, но правильными русскими буквами, и был направлен на медицинское освидетельствование нержавеющего якобы здоровья.

Но здоровье было еще то…

Профессиональные врачи не имели медицинского права, согласно клятве Гиппократа, уважить желание инвалида Первой мировой отдать жизнь на Второй мировой. Рука прострелена, нога перебита. Однако упоминание имени Сталина в заявлении гипнотически подействовало на медкомиссию и старого солдата отправили не обратно в лагерь, а в Оренбург, тогда Чкалов, в подразделение ВОХРа авиационного завода № 245. Именно туда, где работали в бригаде жестянщиков моего папы его дочери Беба и Рива, моя мама. Работали, работали до посинения, а потом, по окончании войны, не позволив вернуться в Одессу, отправили их эшелоном в Ригу. Вместе с заводом, переименовав его по пути в № 85 ГВФ. Дирекцию и цеха разместили на улице Анри Барбюса, 9; моих родителей на Аудею, 10; Ленькиных — Бебу и Абрашу — на Калею, 7, и стали их портреты вывешивать на Доске почета: мол, передовики производства.

Но зимой с 1952 на 1953 все изменилось, и началось: «космополиты», «вредители», хоть на улицу не показывайся. А как не показываться, когда половина жизни проходит на улице?

Вот и сейчас — где мы? На улице. И серые дознанщики хоть в кафе-пивнушке, но тоже на улице. И пешеходы, пусть их мысли дома, у теплой плиты, тоже на улице. Шлепают-шлепают по сырому асфальту, посматривают на почернелые сугробы у кромки тротуара, и никто не улыбается.

Кстати, чтобы не забыть: это я еще 13 января подметил, как появилась в газете «Правда» статья про «убийц в белых халатах». Люди на улицах перестали улыбаться, бродят хмурые, подозрительно смотрят в глаза мимохожим: не врачи ли? Смотрят, смотрят, будто все превратились в серых, подобных тем дознанщикам, что ищут — не отыщут дядю Абрашу.

Вот бы их самих арестовать, чтобы неповадно было на людей охотиться!

Но как их арестуешь, по какой причине?

Впрочем, помнится, Жора-дегустатор, который «товарищ старшина», говорил дедушке Авруму по этому поводу так: «Был бы человек, а причина найдется. Какая самая подходящая? Такая, что работает без осечки — драка».

Что ж, остается организовать драку. Но не мне ведь кидаться с кулаками против серых плащей. И не Леньке.

Можно, конечно, организовать драку между мной и Ленькой, это, кажется, называется «междоусобица». Но толку от подобного мордобития — с голубиный клювик, что меньше мизинца. Нас самих и загребут в милицию.

Нужно привлечь кого-то позначительней и с мускулами, да еще имеющего опыт в подобного рода выяснении отношений, когда «раззудись плечо, размахнись рука» и зубы сыплются на простор родины чудесной.

Кого же пригласить? И вдруг вспомнилось: папа рассказывал, что Григорий Новак — невероятный «силач-Бамбула», по уважительному отзыву дедушки Аврума — был еще тот кулачный боец. В привокзальном ресторане Ростова на-Дону он в одиночку разнес вдребезги целую шарагу хулиганов, обозвавших его нехорошим для еврея словом — «жид». За это рукоприкладство «отбойных молотков», имеющее тяжелое последствие для внешнего вида антисемитов-обидчиков, его лишили звания «заслуженный мастер спорта» и не позволили больше защищать честь Советского Союза на помосте. Словом, отправили в цирковые артисты, чтобы он, наконец, познакомился с моей тетей Фаней, у которой как раз сейчас в дальней комнате нашей квартиры сидит в гостях и пьет чай вприкуску с сахаром.