Марш Кригсмарине - [21]

Слушая рассказ Пруса, я поражался зигзагам жизненных поворотов. Почему мои пути постоянно пересекаются с путями моего врага? В чём смысл этой игры Рока? Чего хочет от меня моя лихая судьба, на что намекает? Я мог бы принять всю свою прошедшую жизнь за причудливый сон, если бы не оглушительная и одновременно отрезвляющая боль от потери любимых, близких людей. Так вот почему при первой встрече в Берлине, на торжественном, по случаю вознаграждения, приёме у Дёница, физиономия Щелкунчика показалась мне смутно знакомой. Прус лгал, извращая действительно произошедшие со мной события. Он был уверен, что я не могу помнить ничего из того периода моей жизни о котором он сейчас рассказывал.

Гюнт Дракон вовсе не спасал меня от опасности тогда на Канарах. Он всё правильно излагал, но лишь до того момента, когда сам ворвался в лабораторию с никелированным парабеллумом. Я тоже всё вспомнил - помог свист, в точности повторенный музыкально одарённым Щелкунчиком-Прусом. Я вспомнил всё с того самого момента, когда Гюнтер вошёл в лабораторию, оборудованную внутри древнего святилища гуанчей, спокойно положил на стеклянный столик оружие и уселся на круглый, покрытый белым чехлом винтовой стул, похожий на те, какими пользуются пианисты...

Глава 7.

"Чаора"

Я стараюсь никогда не дремать днём. От ночных кошмаров я к счастью избавлен, а вот стоит прикорнуть до захода Солнца, так всегда присниться пережитое, то, что действительно приключилось с нами во время рейда в Бискайском заливе зимой 41-го. Мрачные воспоминания навалились на меня неспроста, причиной тому, авторемонтная мастерская в соседнем с гауптвахтой дворе. Там усердно рихтовали какую-то гнутую железку, то ли капот, то ли крыло грузовика. Во всяком случае, какой-то здоровяк усердно работал немаленькой кувалдой, посылая в окружающее пространство, отнюдь не фортепьянные звуки. Такие кувалды есть на каждой подлодке, их используют при заделке небольших пробоин, забивая в них специальные чопы-пробки из сухой сосны или ели. Такой молоточек наши моряки называют щвиегерьмутер - тёща. Если промахнуться по деревянному конусу или клину и случайно врезать по металлической переборке, то звук по отсеку пойдёт такой, что зубы болью сведёт. Такое частенько случалось на списанном старом У-боте, что притулился за сухим доком и использовался для тренировок по борьбе за живучесть. Мазилу в этом прискорбном случае товарищи обкладывали витиеватым трёхэтажным матом, желая ему слиться в экстазе с престарелой мамой любимой жены.

Это случилось в Бискайском заливе. Наш “Чиндлер”, подняв тучи донного ила, плавно лёг на мягкий грунт между двух подводных скал. Наверху перекатывались тяжкими волнами вечно штормящие воды ирландского побережья. Весь экипаж, боясь даже чихнуть, тихо сидел по штатным местам, словно учуявший кота мышиный клан. Люди молились об одном: только бы акустики двух британских кораблей нас не услышали. Над нами находились двое профессиональных убийц немецких подлодок: старый, бывалый корвет типа “Флауэр” и новенький большой фрегат “Ривер”. Англичане хитрили, делали вид, что ушли, а сами легли в дрейф, растопырив свои гидроакустические уши до самого грунта. Томми прослушивали сто семьдесят метров плотной океанской воды. Они готовы были уловить малейший звук, исходящий из субмарины. От случайного падения алюминиевой кружки на чугунную решётку палубы, до шума воды в фановой системе нашего единственного гальюна. Мы конечно не были настолько беспечны, чтобы в этой ситуации использовать толчок или даже просто разговаривать. Моряки притаились по своим отсекам, прислушиваясь к тревожному потрескиванию шпангоутов. Их испытывали на прочность семнадцать атмосфер давления забортной воды. Так в могильной тишине, при красноватом, тусклом свете аварийного освещения мы провели почти двое бесконечных суток. Ребята передвигались в отсеках, только по крайней необходимости, проявляя при этом звериную осторожность. Каждый из них боялся случайно зашуметь и тем самым не погубить себя и товарищей.

Через сорок пять часов нашей подводной осады стало ощущаться кислородное голодание. Регенерационные батареи были уже на пределе. Тысяча триста рег. патронов, наполненных каустической содой, были почти разряжены, а полтора десятка баллонов с кислородом пусты.

Выбора у меня не было, и я, было, дал команду на всплытие, но вместо звуков из груди вырвался какой-то придушенный хрип. Старпом, в ответ выпучил глаза и ответил невразумительным шипением. Тут до меня дошло, что в разряженной атмосфере подлодки речевой аппарат человека попросту не работает. Пришлось набрать полную грудь, того, что пока заменяло воздух и лишь тогда удалось прогудеть нечто похожее на членораздельную команду. Когда имеется выбор между смертью от удушья и гибелью на вольном воздухе, любой, разумеется, выберет второе. Всплыл “Чиндлер“, по закону подлости, под самым бортом у англичанина. “Томми“ и не собирались никуда уходить, и ждали нашего появления на поверхности, прекрасно зная технические возможности германских У-ботов того времени. Я имел лишь полминуты на то, чтобы отдраить верхний люк рубки и ещё девяносто секунд на проветривание отсеков. До фрегата “Ривер“ было рукой подать. Я с отчаяния попытался закурить сигарету, но тут же выбросил её - морской солёный воздух был в миллион раз желаннее. На британце заливалась боевая тревога, английские моряки лихо скатывались и легко возносились по трапам, занимая посты по штатному расписанию, но когда фрегат открыл по нам огонь, мы уже стремительно погружались обратно, в спасительные глубины Бискайского залива. Вот тогда нам и довелось вдоволь насладиться адской музыкой рвущихся глубинных бомб.