Марсельцы - [50]
В казарме нас ждали рационы хлеба и вина. У меня сохранились еще две головки чеснока. Из этих запасов мы с Воклером устроили себе роскошный пир. Славный Марган перевязал мне отстреленный палец куском трута. Выпив несколько глотков вина, я почувствовал себя совсем молодцом.
Доедая последний ломоть хлеба, я уже перенесся мыслями в переулок Гемене, в скромный домик, где жили наши дорогие Лазули, Аделина, Кларе.
Время от времени я искоса поглядывал на Воклера. Когда наши взоры встретились, я понял, что и у него те же мысли в голове. Воклер улыбнулся и сказал:
— Как, Паскале, хватит у тебя сил дойти до дому? Там, верно, с нетерпением ждут нас!
Хватит ли у меня сил? Я допил последний глоток из бутылки, вытер губы, прищелкнул языком и вскочил на ноги, готовый бежать хоть на край света.
Глава четырнадцатая
ДОБРОВОЛЕЦ РЕВОЛЮЦИОННОЙ АРМИИ
Расталкивая возбужденную толпу, Воклер и я добрались до площади Славы. Здесь, как и в других местах Парижа, люди смеялись, пели, махали в воздухе саблями, поднимали на пики красные колпаки. Нам казалось, что в толпе больше всего шумят и кричат: «Да здравствуют марсельцы!» как раз те, кто вчера провожал нас ненавидящими взглядами.
Кое-как мы добрались, наконец, до дома Планшо и постучались в двери.
Жена Планшо, Лазули, Аделина и Кларе встретили нас на пороге.
Воклер заключил в объятия Лазули, я братски поцеловал Аделину, а маленький Кларе поочередно бросался на шею то к отцу, то ко мне.
Одна Жанетон не принимала участия в общей радости. Она стояла в стороне и, подняв передник к лицу, тихонько утирала слезы.
— Что с вами, Жанетон?
— Боюсь, не убили ли моего старика! Все уже пришли, а его нет и нет… Вот видите, я была права, когда не хотела отпускать его!
И она, уже не скрываясь, горько зарыдала.
Мы успокоили старуху и снова отдались радости свидания. Вскоре пришел и Планшо.
— Где ты был, старик? — закричала Жанетон вместо приветствия. — Ты ранен?
— Нет, не ранен, — ответил Планшо, — устал только… После штурма дворца я и один добрый патриот отвели в тюрьму какого-то маркиза… не помню, как его звали… д’Абрен, д’Арен… память стала плохая… Будет пища гильотине!
— О боже! — воскликнула Аделина и упала навзничь, бледная, как смерть.
— Замолчи, Планшо! — сказал Воклер. — Из-за тебя девушка упала в обморок!
Жанетон закрыла лицо передником и снова заплакала.
Планшо, видя впечатление, произведенное его рассказом, смутился:
— Разве, я мог знать, что малютка такая слабенькая? Знал бы — так не говорил бы! Ну, да все обойдется! Пойди, Жанетон, принеси лучше воды девочке, она тотчас же придет в себя.
Мы перенесли Аделину на кровать Лазули, так как все гильотины увезли еще утром.
Тем временем Планшо продолжал бурчать:
— Воображаю, что сделалось бы с вашей девочкой, если бы она увидела толстую мегеру, которая во что бы то ни стало хотела наброситься на маркиза. Мне с трудом удалось отстоять его…
— Это, наверное, Жакарас, — сказал Воклер.
— Да, ее так звали, — ответил Планшо.
— Так, значит, ты отвел в тюрьму маркиза д’Амбрена! А «добрый патриот», которому ты помогал… знаешь, кто он? Это цепная собака аристократов, и зовут его Сюрто! Это убийца и разбойник, он погубил десятки патриотов. Теперь он сделался любовником маркизы д’Амбрен и предал ее мужа, чтобы завладеть его состоянием. А ты, честный столяр Планшо, стал сообщником врага народа и убийцы, который еще сегодня утром стрелял из окна дворца в марсельцев!
— Воклер, уверен ли ты, что не ошибаешься?
— Так же уверен, как в том, что у меня пять пальцев на руке! Не дальше как сегодня утром Паскале чуть не погиб от его руки! Но я не стану дольше скрывать от тебя правду: знай, Планшо, Аделина — родная дочь маркиза д’Амбрена! Лазули спасла ее от Жакарас, которая привезла бедную девочку в Париж, чтобы передать в руки убийцы Сюрто. Теперь ты все знаешь, Планшо. Неужели ты способен предать славную, кроткую Аделину, которая никому и никогда не причинила вреда?
Планшо растерянно глядел на Воклера.
— Воклер, — сказал он, — я никогда не прощу себе, что стал невольным сообщником этого убийцы! Клянусь тебе, что я перерою весь Париж и не успокоюсь, пока не разыщу и не предам революционному трибуналу и негодяя Сюрто, и его сообщницу Жакарас, и преступную мать нашей бедной девочки! Клянусь, я сделаю это!
С этой минуты у нас троих была только одна мысль, только одна забота — разыскать и добиться ареста Сюрто, Жакарас и маркизы д’Амбрен.
Не стоит рассказывать подробности розысков, которые мы производили по всему Парижу.
Все трое мы выходили из дому задолго до рассвета. Мы поделили город на кварталы, и каждый на своем участке обходил дом за домом, выспрашивая, выпытывая, подслушивая все, что могло помочь нам обнаружить притон ненавистных убийц.
Домой мы возвращались только поздней ночью. Как мы ни были измучены и утомлены, мы находили еще в себе силы, чтобы утешать всякими неуклюжими выдумками бедную Аделину. Несчастная девушка ничего не знала еще о смерти своего брата Роберта, не подозревала и о предательстве своей матери, — она скорбела только об отце. Мы, разумеется, не открывали ей глаза на настоящее положение вещей.
