Марокко - красная земля - [8]

Чудес нет. Есть видимость чуда. А, как известно, всякая видимость обманчива.

Прежде чем высказывать суждение о чем-либо, нужно долго исследовать это явление, наблюдать и… учиться. Иногда за науку приходится дорого расплачиваться.

„Глаза приносят мало пользы, если разум слеп“, — гласит арабская пословица. Чтобы познакомиться с этой страной и понять этих людей, мало иметь широко открытые глаза.

Сидели мы как-то с моим проводником на разостланной циновке на улице одного из берберских селений, попивая то ли кофе, то ли горячий зеленый чай с мятой.

Мы не спешили. За нашими плечами была дорога, впереди тоже предстояла дорога. А сейчас — отдых, стоянка. Мы болтали. Невдалеке сидело человек восемь-десять.

Сидели на корточках на улице под забором. Только не пили ни кофе, ни чаю. За исключением двух, все казались статуями. Спокойные, неподвижные, хотя солнце и палило немилосердно. Двое же явно ссорились. Они садились, вставали, размахивали руками, делали при этом театральные драматические жесты.

Был там и махазни — стражник паши, марокканский полицейский. Этот попросту дремал. Видно было, что он даже и не пытается прислушиваться к спору.

Эта группа привлекла, наконец, мое внимание.

— М’хмед. что там происходит? Что это за люди? — спросил я.

— Суд, м’сье, — коротко ответил М’хмед.

— Ага, — проговорил я.

И — по местному обычаю — оба мы погрузились в молчаливые размышления.

Спустя добрый час дремавший махазни очнулся. Он поглядел на солнце, на сидящих рядом, встал, потянулся, не спеша подошел к ссорящимся и сказал им что-то. В ответ послышалось бормотанье.

Тогда махазни одного огрел палкой, другому дал хорошего тумака, вернулся на свое место и опять погрузился в сонные размышления.

В ответ на мой вопросительный взгляд М’хмед объяснил:

— Он дал им еще полчаса.

— Угу.

Когда две спорящие стороны обращаются за разрешением спора к паше, тот не торопится рассудить их. Сначала он посылает стражника, который приходит на условленное место — там, кроме спорящих, присутствуют арбитры, свидетели, а бывает, что и просто зеваки (собираются обычно где попало: на улице, на площади, под стеной или забором) — и решительно заявляет: „Помиритесь. Даю вам два часа времени“. Когда проходит назначенное время (его определяют по солнцу, потому что часов здесь никто не носит), махазни спрашивает, пришли ли они к соглашению. Риторический вопрос! Палкой или кулаком убеждает он их идти на мировую и дает им еще час времени, потом — полчаса. Потом — несколько минут.

В спор он не вмешивается. Это не его дело. Не станет же он заниматься каким-то дурацким мешком овса, мелкой ссудой или же одолженным либо нанятым осликом, который, перегруженный через меру (он ведь чужой!), сыграл злую шутку — сдох.

Наконец, махазни в последний раз встает и спрашивает:

— Не договорились?

Обычно тогда, именно только тогда, спорящие приходят к соглашению. И махазни получает причитающийся ему — от обеих сторон — подарок. Ни за что. За то, что бил их. Правда, беззлобно, просто так — по долгу службы, по традиции.

Но если они — все-таки не помирятся, он опять колотит их (со зла, что ничего не заработал) и ведет к паше. Правда, чаще — сначала под замок, потому что паша не очень-то их ждет.

Паша решает спор окончательно и бесповоротно. Но, как правило, это не оплачивается.

Беспокойство паши ведь не оплатишь несколькими грошами, горстью маслин или арбузом. Паша — это не кто-нибудь. Стоять перед его достойным судейским лицом является честью, это… стоит дорого. Ему нужен подарок. Подарок за мудрый, справедливый и окончательный приговор.

Большинство дел решается все-таки полюбовно, на улице, под присмотром стражника. Палка и тумак — это мелочь. Это относится к ритуалу. А пашу лучше не беспокоить.

Но пойдем дальше. Я покажу тебе еще много диковинного: глотателей ножей, танцоров, обвивающихся четырехметровой змеей, как шалью, людей со странным голубоватым, но, ручаюсь тебе, естественным оттенком кожи, музыкантов, фокусников, рассказчиков сказок из „Тысячи и одной ночи“ и одержимых… А чтобы ты не думал, что все они — мошенники, я дам тебе дома две дюжины булавок, ты воткнешь их в меня, как в подушку, по самые головки, а потом сам же вытащишь. Мне это не принесет никакого вреда. Потому что и я в этой стране сделался немножко марабутом. Европейская медицина не все знает о человеческом организме. Раны и ссадины я лечу не йодом, как наши санитары, а стародавним методом — солнцем, как берберские воины. И воду в пустыне не ищу, как прежде, по карте. Для этого существуют более верные способы.

Ты скептически улыбаешься… На твою улыбку я пока что отвечу еще одной пословицей этой страны: „Иди всегда на голос собаки, а не шакала, первый выведет тебя к людям, второй заведет в пустыню“.

Площадь Джемаа аль-фна постепенно пустеет.

Полные впечатлений пришельцы из пустыни и с гор направляются на постоялые дворы, где им обеспечен ночлег. Те. кто победнее, уплатив один кирш, устраиваются на террасах арабских кофеен и ресторанов. Многие ложатся прямо на голую землю, где придется — на площади, в переулке. Звезды сторожат их, ничего злого с ними не приключится.