Мародер без диплома - [68]

Глава 23. Чудеса тактического планирования

Она двигалась медленно, но шла быстро. Не знаю, как такое возможно. Вот она делает шаг, но приближается сразу на пять. У меня внутри все сжалось. И фигли делать? Стрелять по ней? Тот мужик выстрелил, и чем ему это помогло? Прыгать вних и бежать? После того, что я увидел, мне инстинктивно хотелось сжаться и прикрыть свое достоинство… руками? Что-то это тоже не особо помогает.

С каждым шагом навка менялась. Окровавленные когти становились все короче, пока не стали просто обломанными грязными ногтями на тонких пальцах. Страшная испачканная кровищей пасть превращалась в обычные разбитые девичьи губы. Она снова начала прихрамывать. А утробный рев сменился на тихое поскуливание. Она остановилась прямо под башней и подняла голову. Посмотрела прямо на меня. Из бледно-голубых глаз лились слезы, прочерчивая на грязных щеках мокрые дорожки. Она склонила голову, и спутанные мокрые волосы упали ей на плечо. Она вытянула руку куда-то в сторону реки и издала протяжный певучий стон. Я мучительно пытался вспомнить хоть что-нибудь из своих знаний о нечисти. Вроде бы, нападать она больше не собирается. Может быть, она чего-то от меня хочет?

Она снова издала тот же самый звук. И снова показала в сторону реки.

В этот момент в каком-то из соседних дворов заголосил петух.

Навка на мгновение снова изменилась в лице, во рту ее сверкнули острые зубы. Она быстро шагнула в сторону и растворилась в языке плотного тумана.

Я подождал несколько минут, когда солнце целиком выкатится из-за горизонта и рассеет последние клочья тумана. Слез с вышки и пошел к своим. Из соседних дворов раздались осторожные разговоры. Неудивительно, что кто-то проснулся, эти колдыри так орали.

В воротах я столкнулся с Натахой. Она держала в руках дробовик, а на крыльце маячил одетый в одни штаны Гиена. Тоже вооруженный.

— Это не за нами, — сказал я. Бежать помогать жертвам почему-то не хотелось. — Это навка к тем пьянчужкам приходила.

— Она тебя видела? — быстро спросила Натаха.

— Да, — сказал я. — Показывала мне куда-то в сторону реки, но сказать ничего не могла.

— Значит ее тело прибило к берегу, — Натаха опустила дробовик. — Надо похоронить, а то она так и будет тут слоняться.

— Те мужики звали ее по имени, — сказал я. — Глашка. Видимо, при жизни знали.

— И что она с ними сделала? — спросил Гиена.

— Хуи поотрывала, — сказал я. — И попыталась ими накормить.

— Ну значит это они ее снасильничали и утопили, — сказал Гиена. — Глашка, ты говоришь?

— Ага, — я кивнул и поставил дробовик к стене.

— Настасьина дочка это, — сказал Гиена. — Пять лет назад сгинула. Она поэтому и стала… вот такая.

— И Епифана, стало быть? — спросила Натаха.

— Не, Епифан ее потом к себе забрал, — сказал Гиена. — Она когда крышей потекла, то Гришку-ковригу задушила. Ее хотели повесить, а у Епифана тогда жена померла, так он сказал, чтобы не смели, и на Настасье женился. Обычай. Не стали вешать, отступились. А оно вон как оказалось. Значит, Настасья права была, что снасильничали дочку. А все думали, что это она сбрендила просто, а Глашку медведь задрал. Девка-то была не в себе, все время по лесу одна ходила и не разговаривала почти.

Меня передернуло. Если четверть часа назад мне тех мужиков было жаль, то сейчас я подумал, что на месте Навки еще и подольше их помучиться бы заставил. Впрочем, куда уж больше-то…

— Похоронить ее надо, — сказала Натаха. — Сейчас лопату только возьму…

Искать тело долго не пришлось. Оно лежало на самой кромке воды на песчаном плесе. Мокрые волосы как ком свалявшихся водорослей, мокрая рваная рубаха… Она выглядела точно так же, какой я ее и видел. Только кровь вода смыла. И зубы были обычные. Только вот… Пять лет назад? Да за это время ее должны были рыбы обглодать до скелета, а у нее тело даже не распухло.

— Так она же навкой стала, — ответила Натаха, и я понял, что задал свой вопрос вслух. — С ними всегда так. Пока не похоронят по людски, будет выглядеть, как в последний свой миг.

— А они только своим насильникам мстят? — спросил я, когда мы заворачивали тело в саван из отреза некрашеного льна.

— Любым насильникам, — сказала Натаха. — Может хоть до скончания веков ходить и охотиться за теми хренами, которые совали в женщин без их воли.

— Как здесь только насильники-то еще не перевелись, — сказал я, заглядывая девушке в лицо. Она была некрасивая. Рот слегка скошен набок, щеки впалые, грудь едва заметная. Кожа на ребрах натянута, руки-ноги тоненькие. Бедная девчонка. — А может не хоронить ее? Пусть проредит поголовье мудаков, может жить тогда получше станет.

— Так страдает же она, — сказала Натаха. — Не по-людски это как-то.

Я вспомнил, как она рвала в клочья тех пьянчуг и подумал, что им так-то тоже пришлось пострадать. Но говорить вслух ничего не стал. Откуда я знаю, действительно, что эта девчонка чувствует сейчас?

Но лицо ей прикрывал осторожно. Воспоминания о кошмарных окровавленных зубах за ее бесцветными губами все еще были живыми. И выкинуть их из головы как-то не получалось.

— Если навку не похоронить, то она потом с ума сходит и начинает всех подряд мужиков жрать, — сказал Гиена.