Марли и мы - [35]

Медсестра проводила нас в небольшое помещение, где стояли одна кровать, один стул и куча электроники, и подала Дженни сменную одежду.

– Добро пожаловать в родильное отделение для нищих, – примчавшись через несколько минут, весело пробасил доктор Шерман. – И не смущайтесь тем, что здесь только стены да потолок.

В палатах стояло самое современное оборудование и там работали опытнейшие акушерки больницы. Поскольку бедные женщины часто не имели возможности позаботиться о себе, их роды были самыми трудными.

– Вы попали в хорошие руки, – уверял нас доктор Шерман, пока осматривал Дженни. А потом он исчез так же быстро, как появился.

В самом деле, когда рассвело и у Дженни начались регулярные схватки, мы поняли, что действительно попали в хорошие руки. Медсестры оказались опытными профессионалами. Они излучали уверенность, заботливо относились к роженице, проверяя пульс ребенка и помогая Дженни. Я беспомощно стоял в стороне, стараясь поддержать жену, но из этого мало что выходило. Один раз Дженни прорычала на меня сквозь сжатые зубы: «Если ты еще раз спросишь у меня, как дела, я ВРЕЖУ ТЕБЕ ПО МОРДЕ!» Наверное, я выглядел очень уязвленным, потому что одна из медсестер подошла ко мне, с сочувствием потрепала по плечу и сказала: «Добро пожаловать на роды, папочка. Все приходит с опытом».

Иногда я выходил из комнаты, присоединяясь к другим мужчинам, ожидавшим в холле. Каждый из нас, прижав ухо к двери той палаты, где рожала его жена, слушал ее крики и стоны. Я чувствовал себя немного глупо в своей спортивной рубашке цвета хаки с короткими рукавами и легких туфлях, но вроде бы работники ферм ничего против меня не имели. Вскоре мы уже по-братски улыбались и кивали друг другу. Они не говорили по-английски, а я по-испански, но это не имело значения. Мы переживали эти моменты вместе.

Или почти вместе. В тот день я узнал, что в Америке обезболивающее – роскошь, а не необходимость. Тем, кто мог себе это позволить (или чья страховка покрывала эти расходы, как было в нашем случае), делались инъекции обезболивающих. Примерно через четыре часа после начала родов к Дженни приехал анестезиолог: он ввел инъекционный шприц и прикрепил его к капельнице. Через несколько минут нижняя половина тела Дженни онемела, и она удобно устроилась на кровати. Мексиканкам, лежавшим в соседних палатах, повезло меньше. Им приходилось рожать старым бабкиным способом, так что их дикие крики продолжали звенеть в воздухе.

Шли часы. Дженни тужилась. Я поддерживал ее. Наконец, когда на улице стемнело, я вышел в коридор, держа на руках нечто, похожее на крошечный футбольный мячик, замотанный в кучу пеленок. Я поднял своего новорожденного сына над головой, и мои новые друзья, увидев его, прокричали: «Es el nino!»[2] Другие папаши тоже широко улыбались и поднимали вверх большие пальцы в знак одобрения, понятный на любом языке. В отличие от наших жарких баталий по поводу клички для собаки, мы легко и почти мгновенно подобрали имя нашему первенцу. Мы назвали его Патриком, по имени первого Грогэна, прибывшего в Соединенные Штаты из ирландского графства Лимерик. К нам зашла медсестра, сообщив, что послеродовая палата наверху освободилась. Казалось, сейчас менять комнату было бессмысленно, но сестра помогла Дженни сесть в кресло-коляску, положила ей на руки нашего сына и быстро увезла обоих. Деликатесы нам, в общем-то, и не понадобились.

В те недели, которые оставались до родов Дженни, мы с ней проводили долгие стратегические совещания по поводу, как лучше всего приучить Марли к присутствию новорожденного, который сразу же отнимет у собаки неоспоримую доселе роль любимца семьи. Не хотелось сильно расстраивать пса. Мы уже наслушались историй про то, что собаки при появлении детей становятся жутко ревнивыми и действуют недопустимым образом: описывают подарки ребенка, переворачивают его кроватку или даже проявляют открытую агрессию, в результате от собаки приходится просто избавляться. Когда мы переоборудовали свободную спальню в детскую, мы предоставили Марли полный доступ к детской кроватке и всем принадлежностям. Он нюхал их, пачкал слюной и лизал до тех пор, пока его любопытство не было удовлетворено. За те 36 часов после родов, что Дженни предстояло оставаться в больнице, я частенько навещал Марли, вооружившись пеленками или другими предметами с запахом ребенка. Однажды я даже притащил ему использованный подгузник, который он обнюхал с таким вниманием, что я испугался: вдруг он всосет содержимое через ноздри и потребуется дорогостоящее медицинское вмешательство.

Когда я, наконец, привез мать и сына домой, Марли уже успел все забыть. Дженни положила малыша Патрика, заснувшего в люльке, на середину нашей кровати и пошла со мной в гараж поздороваться с Марли. Нас ждала шумная встреча. Когда Марли успокоился и перешел от безумного буйства к просто высшей стадии счастья, мы привели его в дом. В наш план входило заниматься своими делами, не указывая ему на ребенка в открытую. Мы просто будем болтаться рядом, позволяя ему самому постепенно обнаружить новоприбывшего.

Марли пошел за Дженни в спальню, засовывая свой нос в ее сумку, пока она распаковывалась. Ясное дело, он понятия не имел, что на нашей кровати находится живое существо. И тут Патрик едва пошевелился и издал тихий звук, напоминающий писк птенца. Уши Марли поднялись, и он замер.