Маркиз де Карабас. Женитьба Корбаля - [9]

.

Кантэн терпимо улыбнулся.

— Мне не пристало выбирать учеников по их убеждениям. И я один из тех, кто уважает даже те взгляды, которые не разделяет.

— Подозрительно республиканское настроение, — сказал Сен-Жиль.

— Прошу не считать меня республиканцем только потому, что я стремлюсь развивать в себе чувство справедливости.

— Каковое, я полагаю, — с откровенной издевкой парировал Констан, — вы почерпнули у левеллеров[38] и якобинцев[39], которые орудуют здесь, в Англии, и мечтают установить Древо Свободы[40] в Уайтхолле[41] и гильотину перед королевским дворцом.

— О, нет. — Кантэн сохранял невозмутимость. — Не думаю, чтобы я что-либо у них почерпнул. Как не думаю и того, что их следует принимать всерьез. Англичане — само спокойствие. Именно эту добродетель я и стремлюсь усвоить. — Он посмотрел Констану в глаза и подкрепил свое замечание легкой улыбкой. — Кроме того, у них уже есть конституция.

— Позор для короны, — отрезал Констан, после чего в разговор вступил Фражле:

— У них есть также Общество Друзей Человека, которое занимается распространением Евангелия по грязным евангелистам Марату и Робеспьеру.

— Быть может, ваша британская флегма и чувство справедливости одобряют подобные действия? — поддел Кантэна младший де Шеньер.

Сен-Жиль счел за благо вмешаться.

— Боюсь, дорогой господин де Морле, что мы не слишком учтивы. Отнесите это на счет нашего бедственного положения и простите. К сожалению, мы затронули вопрос, который больно задевает чувства всех французских эмигрантов, а когда задеты чувства, порой забываешь о сдержанности.

— Ну, а с моей стороны помнить о ней не велика заслуга, ведь я далек от политики.

Барлоу принес графины с вином, бокалы и блюдо с миндальным печеньем.

О’Келли, который все это время, примостившись на подлокотнике кресла, слушал разговор со смешанным чувством удивления и негодования, вскочил, чтобы помочь хозяину, довольному возможностью сменить тему.

— Бокал вина, шевалье. Оно прекрасно улаживает любые споры.

Но пока он разливал вино, Констан возобновил прерванный разговор:

— Возможно ли, что в такое время существует человек, совершенно не интересующийся событиями вокруг него?

— Прошу прощения. Я имел в виду не события, а теории, которые за ними стоят.

— Вы отделяете одно от другого?

— По-моему, это просто необходимо. Теории были задуманы великими умами, чтобы исправить несправедливость, сделать мир лучше, дать счастье тем, кто его никогда не знал. К сожалению, осуществление этих теорий попало в руки своекорыстных негодяев, которые извратили понятие свободы, превратив ее в анархию.

— В данных обстоятельствах, — сказал Сен-Жиль, — это лучшее, что могло случиться. Для нас самое важное то, что политические проходимцы, став хозяевами государства, энергично истребляют друг друга и своим неумелым правлением приближают день расплаты, то есть день нашего возвращения.

— Когда он настанет, то, возможно, это заставит замолчать даже мистера Фокса, — с надеждой заметил барон. — Для Англии его деятельность почти так же вредоносна, как для Франции деятельность Мирабо[42], которого он очень во многом напоминает. У Мирабо достало хорошего вкуса умереть, прежде чем поспел урожай, который он помогал сеять. Мистеру Фоксу тоже лучше бы умереть, прежде чем он вдохновит своими идеями новых Хорн Туков и лордов Фитсджеральдов[43].

— Правительство поймет, когда настанет пора положить конец их деятельности.

— Мудрое правительство, — заметил шевалье, — противодействует началу. Наша революция учит этому. — Он осушил бокал и встал. — Плененные вашим гостеприимством, мы все говорим да говорим, и я совсем забыл о цели, ради которой вас потревожил. Я пришел, чтобы поступить в вашу академию.

— Вы оказываете мне честь. — Кантэн тоже поднялся, остальные продолжали сидеть. — У нас некоторый избыток посетителей, но у меня есть еще один фехтовальный зал и еще один помощник, помимо О’Келли. Не беспокойтесь, мы найдем для вас час-другой.

— Это будет крайне любезно с вашей стороны. — Шевалье обвел взглядом длинную, обшитую деревянными панелями комнату, все убранство которой состояло из обитых красной кожей скамеек и висевших над ними рапир, масок, перчаток с крагами и пластронов. — Может быть, сейчас и попробуем? Первый урок?

— Сейчас?

— Если вы не возражаете. Вид фехтовального зала вызывает у меня нетерпение.

— О, разумеется. Вон там гардеробная. О’Келли, будьте любезны, подберите для шевалье все что нужно.

Когда шевалье возвратился с маской и рапирой, сменив голубой камзол на костюм для фехтования, который особенно подчеркивал достоинства его фигуры, вновь потребовались услуги помощника.

— О’Келли проведет с вами бой, шевалье. Шевалье изменился в лице.

— Ах… Но… Но я предпочел бы помериться силами с вами, cher maitre. Я ведь не новичок.

Кантэн рассмеялся.

— О’Келли тоже не новичок. Уверяю вас. Иначе он не был бы моим помощником.

Ирландец уже снял камзол и стоял в ожидании. Это был худощавый молодой человек лет тридцати с неуклюжими руками и ногами, рыжими волосами и приятным веснушчатым лицом. Его сметливые глаза внимательно следили за происходящим.

— Без сомнения, без сомнения. Но я хотел бы испытать себя в поединке с мастером. — Сен-Жиль обворожительно улыбнулся. — Неужели вы откажете мне в этой маленькой прихоти, сударь?