Маркета Лазарова - [14]

Кристиан снова один, он изумлен, он не может забыть, как прекрасна его подруга. Прекрасна и неустрашима. Во время их плена она ни разу не пожаловалась, стояла, поддерживая Маркету, лишь искоса поглядывала в сторону рыцаря, — но взгляд ее подобен сети. Граф погиб, его влечет к этой дикарке. Ах, отчего не предпочел он Маркету Лазареву! Она мягка, она плачет, она похожа на благородных девиц, приближенных ко двору.

Стало так, что бог предназначил ему эту темноволосую девушку.

«Рейнер, мой Рейнер! — восклицает осчастливленный узник. — Какие события мы переживаем! Как я желал бы, чтоб возвратилась ночь, когда мы были скованы одной цепью, как я желал бы, чтоб это заточение длилось вечно!»

«Господин мой, — отвечал оруженосец. — Видит бог, я понимаю вас лучше, чем вы сами. Бросьте вы эту чародейку, ничто здесь не сулит вам счастья! Бросьте! Блаженство в доме скотников и грабителей! И если у здешних ведьм чуть длиннее волосы, чем в Германии, так это для того лишь, чтоб получше спрятать насекомых. От нее пахнет, как от кузнеца, и сильна она так же, как кузнец. Учитесь на моем горьком опыте! Глядите, я лишился руки, а вы по собственной воле теряете голову. Любая вспышка внезапной страсти — блажь, а эта — тем более! Вы подумали, что сказал бы о вашем выборе граф? А госпожа графиня?»

Но Кристиан по-прежнему превозносит свою подругу и вместо ответа твердит лишь, как она прекрасна. Чего же вы хотите, ведь было ему девятнадцать лет.

А теперь мне хотелось бы оправдать в ваших глазах Миколаша. И я не нахожу других причин, кроме его дикарства. Было бы безумием ожидать, что разбойник единым махом превратится в ягненочка. Отнюдь, любовная страсть побуждает его к новым насилиям. Это чувство — лишний повод для греха. Миколаш должен был бы принять любовь со смирением, возблагодарить бога за то, что тот дозволяет ему столь живо ощутить свою душу. Любовь — это лекарство против насилия и ключик к тайне мира, господь наделяет ею лишь тех, кого возлюбил. Видно, когда-то посмотрел он с улыбкою на Миколаша, приметив в нем воинский пыл и рвение. Вероятно, однажды спал парень в поле, положив руки на луку седла. И приснился ему дивный сон; право, не исключено, что за цельность характера ниспослано ему теперь великое счастье. Ах, одарять грешника! Он купается в блаженстве, и оно смывает с него усталость ночи. Он не успокоится, не найдет забвенья, пока не увидит Маркету Лазарову. Несчастная барышня снова плачет. Он обнимает ее, и третья ночь проходит, как ночь первая.

Глава Третья

Епископские слуги мчались куда-то, прямо чуть ли не в раскаленное пекло. Расспрашивали мужиков, расспрашивали купцов, однако никому не встречался всадник, который напоминал бы Кристиана. Ездоки усомнились в успехе дела и замедлили бег. Выходило, что граф свернул с дороги и настичь его не удастся.

«Так что предпримем? — спросил предводитель отряда. — Добыча наша улизнула, а Рейнер валяется, повержен где-нибудь в пыли. Может, заблудился, а может — предал нас? Как бы там ни было, чую я, что пора подумать о собственной шкуре. В деревнях поговаривают о королевских войсках, а у них — большой зуб против разбойников! Не хотелось бы мне попасться на глаза солдатам, ибо кто же мы, в конце концов, как не похитители? Черт побери! Видел я в чешских городах множество виселиц и не хотелось бы мне иметь дело с их правосудием! Уж пусть лучше выпорет епископ, чем вздернет на виселицу король! Я промолчал бы, если бы служба наша подходила к концу, но мыкаться неделю по чужой стране? Расспрашивать и возбуждать подозрения? Не значит ли это напрашиваться в петлю? Воротимся, Христа ради, к епископу и скажем, что королевские солдаты гнались за нами по пятам и мы едва унесли ноги».

Какая уж тут верность у эдаких никчемных людишек!

Поплелись молодцы восвояси, зато перед Иеной дали коням шенкелей и погнали так, что от взмыленных животных во все стороны летела пена.

Воротились они, и выслушал их епископ, и пришлось им худо. Рассерженный пастырь, задумавшись на короткий миг, потер чело и приказал оседлать себе коня. Он отправился к старому графу Кристиану и застал его дома, когда граф сидел близко у огня, беседуя со своим егерем. Епископ приметил, что мех на графском кафтане лезет и висит клочьями. Штаны у егеря тоже рваные. Тут епископу пришло в голову, что, стало быть, у Кристиана есть более веский довод соблюдать экономию, чем обычное своенравие. Наблюдение это придало епископу уверенности, и начал он чуть ли не свысока.

«Мои люди возвратились из Чехии, господин граф, и доставили мне известие о вашем сыне. Вы знаете, сколь высоко я ценю дружеские чувства, сколь удручен, что ваше ласковое ко мне расположение переменилось теперь, и вдвойне опасаюсь, что визит мой не ко времени. Судите, однако, о важности известия по тому страху, который я испытал и который не покидает меня. Ваш сын задержан в Чехии!»

Тут лицемерный епископ принялся описывать происшествие приблизительно так, как оно было на самом деле. Проницательность его замечательна. Он опасается, как бы юный граф не попал в лапы к злодеям.

Ах, епископ, епископ! Строить козни, а притворяться, будто хлопочешь только о справедливости! Вот придет час держать ответ на Страшном суде, насидишься в чистилище за то, что ты наслаждался видом отца, помертвелого от страха. Едва окончилась их беседа, не успел граф и поблагодарить епископа, как недобрая весть уже разнеслась по округе.