Марк Алданов - комментатор русской классики - [42]
Еще одна возможность сближения творчества двух писателей - в общих стилевых тенденциях. Чарльз Николас Ли отметил несколько черт, указывающих на преемственность Чехова в рассказах Алданова.
Во-первых, по мнению Ли, Алданов «выводит характеры чрезвычайно разнообразного психологического склада. Как и Алёхин в рассказе Чехова “О любви”, он считает, что нужно “индивидуализировать каждый отдельный случай”...». Вместе с тем «абстрагируясь от специфических черт конкретного персонажа, Алданов интересуется в первую очередь тем, согласуется ли придуманное им явление с действительностью»[346]. Казалось бы, связь приемов двух писателей очень умозрительна, однако Ч.Н. Ли настаивает на очевидности этой связи. По его мнению, в методе изображения характера Алданов идет вслед за Чеховым и противостоит Толстому. Цель Алданова - определить слагаемые, из которых составляется образ персонажа. В этом смысле он разделяет понимание Чеховым свойства характера, которое известный литературовед-эмигрант Д. Мирский называл «демократическим» и которое подразумевает поиски однородных компонентов «человека в целом»[347] и одновременно рассмотреть индивидуальные штрихи в каждой человеческой личности. То есть Алданов, создавая персонажей, пытается быть не просто честным, но и максимально объективным, как бы взвешивает их на чеховских весах. И все же, характеризуя своих героев, он не использует толстовских приемов «неприкрытого морального осуждения». Ещё до М.А. Алданова и Д.П. Святополк-Мирского писал об этой особенности Чехова Ю.И. Айхенвальд: «... удивительное сочетание объективности и тонко-интимного настроения составляет самую характерную и прекрасную черту литературной манеры Чехова. чуткий и честный, не искажая реальности, он, однако, освещает её больше изнутри, касается её интимно, берёт от жизненных фактов только их лирическую квинтэссенцию»[348].
Ч.Н. Ли отмечает, что главные герои философских рассказов Алданова - таких, как «Ночь в терминале», «Рубин», выступают поборниками «морали снисхождения»[349]. В их поступках проявляется чеховское сочувствие к человеку. Вместе с тем Алданов «делает вид, будто воспринимает своих героев без чеховского сочувствия, но и без толстовского осуждения»[350]. Подобно Гранитову, персонажу рассказа «Павлинье перо», он сохраняет маску кажущейся беспристрастности. Он судит своих героев, исходя из принципов рационализма и нравственности (умно ли? полезно ли? целесообразно ли?). Маска же идеально подходит, когда нужно в комичном виде представить ограниченность зла.
Рассказы Алданова с чеховскими сближает и то, что большинство его персонажей оказываются добродушными материалистами со здоровой страстью к жизни. Эта страсть жизни окрыляет их, поднимая над пошлостью жизни, над страданиями и одиночеством. В рассказах Алданова, не в пример его романам, речь о духовных ценностях идет «редко и бегло». Алданов в статье «О Чехове» вспомнит и о будничном факте неприятия высоких разговоров: «Когда Мережковский пытался разговаривать с ним на высокие темы, Чехов насмешливо предлагал выпить водки»[351]. Его персонажи могут терпимо относиться к фальши, но только во имя страдания и любви («Рубин»). Те герои, которые оправдывают преступления во имя идеалов и не считаются с человеческим достоинством, свободой личности, мгновенно разоблачаются и без масок предстают в уродливом виде.
Следует отметить мировоззренческую близость Алданова и Чехова. Первое - моральные проблемы и их решения. О преподнесении правды Пьер Ламор, соглядатай европейской истории конца XVIII века, произносит слова, очень похожие на высказывания наиболее разумных чеховских героев: «Я не отношу себя к той скверной породе людей, которая всегда говорит правду, - это одна из многочисленных форм дурного воспитания»[352].
Чеховский скептицизм и отсутствие склонности к созданию концепций органично близки Алданову, философия которого основана на признании его величество Случая. Персонаж рассказа «Ночь в терминале» (1948), Макс Норфольк, словно продолжает чеховские мысли: «Одна из особенностей нашей счастливой эпохи еще и в том, что среди нас есть слишком много людей, много переживших. Разумеется, они во многих случаях ровно ни в чем не виноваты, но от этого ни им, ни нам не легче. Они теперь живут не только вне морали, но, что гораздо хуже, вне логики. Их действия больше не подчиняются закону причинности»[353]. Тот же герой, размышляя о сочувствии к людям, говорит: «человек лучше, гораздо лучше своей подмоченной репутации. Он только очень слаб и очень несчастен».
