Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой - [85]

— Где нашла лютики?

— Какие лютики? — На этот раз у Зои слегка покраснели щеки.

— Это тебе лучше знать. Не забудь, я не первый день сижу в колонии. А то, что ты привязала к руке лютики, об этом мне рассказывали еще вчера вечером.

Об этом мне, действительно, доложила Тося Сабанцева, у которой везде были свои люди. Зоя, которая еще недавно числилась малолеткой, сохранила еще остатки детской непосредственности и доверчивости. Поэтому она и не скрывала от своих подруг намерение устроить себе освобождение от работы, забыв, что повсюду есть недоброжелатели.

— Это неправда.

— Могу тебе даже сказать, где ты нашла эти цветы. За баней, недалеко от «запретки».

Девушка опустила голову.

— А что будете сейчас делать, Генри? — в ее глазах я прочитал тревогу.

— Что буду делать? Сначала вскрою пузырь, а потом сделаю перевязку. Дай руку.

— А это будет больно?

— Нет.

Я вскрыл пузырь, срезал мертвую кожу и наложил повязку.

— Вот что, Зоя, по правде говоря, я должен был гнать тебя на работу за обман. Вольняшка посадила бы тебя за такие фокусы дней на пять в карцер, а то и больше. То, что ты сделала, называется саботажем — сознательным неисполнением своих обязанностей. За это в военное время прибавляли срок. Ладно, на этот раз я освобожу тебя на денек от работы, но больше с такими ожогами ко мне не появляйся. Понятно? Будем считать, что ты обожгла руку кипятком. А сейчас скажи честно — зачем ты это сделала?

— Хотела немного отдохнуть,— на этот раз глаза у девушки были грустными,— очень тяжело на лесоповале. А бригадир Петров вообще не дает нам передышки. Он знает только: давай, давай.

Но в отличие от Казлага, здесь не было таких отъявленных головорезов, которые чуть ли не силой требовали освобождений от работы. Правда, были исключения.

После меня работал некоторое время в Ошле бывший военный врач Горбашов, осужденный по 58-й статье. Во время войны он попал в плен и жил в Германии года полтора. Вернувшись домой, он рассказал своим друзьям о пережитом и как-то проговорился о том, что в Германии медицинская сестра живет лучше, чем у нас врач. Один из его «друзей» доложил об этом, куда следует. Этого было достаточно, чтобы осудить Горбашова за антисоветскую пропаганду. Однажды, уже работая в санчасти колонии врачом, Горбашов отказался дать одному уркагану освобождение от работы. Тот явился на следующий день снова за освобождением и опять-таки получил отказ. Тогда он попросил лекарство. Врач подошел к аптечному шкафу, открыл его и нагнулся, чтобы взять требуемое лекарство. В этот момент он получил сильнейший удар топором по голове и скончался на месте.

Быть «лепилой», как называли врачей и фельдшеров блатные, было далеко не безопасным занятием.

Я всегда жалел таких молодых девчат, как Зоя Романова или Леля Кольцова, которые по существу еще были детьми и попали в тяжелые военные и послевоенные годы в места заключения.

Но в Кузьмине я встретил зэков гораздо моложе — пятнадцати- и даже четырнадцатилетних. Согласно статьи Уголовного кодекса 1926 г. детей с 12-летнего возраста могли судить за кражу, насилие, увечья и убийства, правда не на «всю катушку», как взрослых.

С 1935 г. детей с 12-летнего возраста могли уже судить с применением всех мер наказания вплоть до расстрела, согласно указу ЦИКа и СНК от 7.04.1935 г.

7 июля 1941 г. вышел Указ Президиума Верховного Совета, согласно которому могли судить детей с применением всех мер наказания также и в тех случаях, когда они совершают преступления не умышленно, а по неосторожности (вплоть до расстрела).

Однажды, когда я сидел с Тамарой Владимировной на амбулаторном приеме, пришел высокий худощавый мальчик лет пятнадцати, круглолицый, с густыми черными бровями, с карими глазами и интеллигентным лицом.

— Тебя как зовут? — спросила его мой шеф с каким-то особым участием. Она относилась к малолеткам всегда с большой заботливостью, может быть и потому, что не имела своих детей.

— Турилов Юра.

— А ты откуда сам?

— Я из Москвы.

— Из Москвы? — Мой шеф сделала удивленное лицо. Малолеток из Москвы мы еще не встречали.

— По какой статье сидишь?

— По 136-ой (убийство).

— Это каким образом ты получил такую статью?

— Случайно.

— Как это понять — случайно?

— Ну, полезли мы с одним корешком в одну хату, а там в буфете вино. Несколько бутылок красного и одна водки. Мы и выпили бутылку. Я, конечно, немного опьянел. Вижу — на стене висит ружье и рядом патроны. Очень хотелось пострелять. Я и зарядил ружье. А потом открыл окно. Куда стрелять, думаю? А напротив стоит дом. Деревянный, одноэтажный. Я прицелился в дверь и выстрелил. А за дверью стоял мужик. Я в него попал. Немного не повезло.

— А зачем в квартиру полез?

— Да так. Попал в одну компанию. А отказываться не хотелось.

— От воровства?

— Да вообще.

Оказывается, Юра был из хорошей семьи. Отец — полковник, а сейчас служит в Германии. Мать тоже работала, кажется, в научно-исследовательском институте. Парень оказался без присмотра, связался с блатными и стал заниматься квартирными кражами.

Юра, по существу, ничем не болел, а говоря лагерным языком, просто немного «доплыл».

— Давай, Гарик, положим его в стационар, пусть немного отдохнет. Надо парню помочь,— предложила Тамара Владимировна.