Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой - [36]

— И что вы тогда делаете?

— Погладим осторожно живот, бедра, ноги... Конечно, есть среди нас и нахальные, которые чуть не в первый день начинают шарить под юбкой...

Ремизов, Комарова, первые успехи

В один из первых дней пребывания в Шушерах я познакомился с Константином Ивановичем Ремизовым — начальником колонии, который убедил меня в том, что и в таких местах работают люди, которые действительно болеют душой за заключенных и стараются облегчить их участь. Среднего роста, лет сорока — сорока пяти, с умным, простым русским лицом, он сразу произвел на меня хорошее впечатление. Он говорил спокойным, ровным голосом, и его серые глаза доброжелательно изучали меня. Я понял, что он видел во мне не «врага народа», а обычного, нормального человека, с которым предстояло работать.

— Как вы устроились? — спросил он меня.

— Спасибо. Хорошо.

— В чем-нибудь, может быть, нуждаетесь? Все ли есть в больнице для работы?

— Пока ни в чем не нуждаюсь.

— Это хорошо. А если что-то потребуется, смело обращайтесь ко мне или Валентине Федоровне. Думаю, что мы с вами найдем общий язык.

Ремизов был одним из тех немногих начальников, которые прежде всего интересовались деловыми качествами заключенных, а не их статьей. Поэтому и начальники цехов были чаще всего не уголовники, а осужденные по 58-й статье.

В сравнении с Ошлой амбулаторный прием в Шушерах оказался для меня чуть ли не отдыхом. В этой колонии почти не встречались урки, и на прием приходили чаще всего простые работяги, которые не пытались обманывать меня, чтобы получить освобождение.

В стационаре основной контингент составляли пожилые люди с хроническими заболеваниями, а также больные с воспалением легких, гриппом, расстройствами желудочно-кишечного тракта и травмами. Попадали и дистрофики I степени, то есть еще не доходяги, а просто истощенные. Изредка приходилось принимать роды.

Однажды в стационар направили молодую девушку, у которой внезапно парализовало нижние конечности. Она не могла двигаться и вынуждена была даже пользоваться уткой и подкладным судном. Я осматривал ее внимательно, исследовал рефлексы, но существенных отклонений от нормы не отмечал. По всей вероятности заболевание было связано с истерией (так называемая «истерическая реакция»). В Казлаге я уже встречался с подобным случаем истерии, когда также молодая девушка внезапно «ослепла». После нескольких сеансов психотерапии я тогда вылечил больную.

Я не психиатр, но как положено, очень внимательно расспрашивал больную и составил подробнейший анамнез. При этом выяснил, что она недавно получила письмо из дома, в котором ей сообщили, что ее суженый женился.

Видимо, это событие и дало толчок. Я начал с массажа нижних конечностей, сгибал пальцы ног, стопы, учил ее сидеть в постели. Несколько позже заставлял ее стоять, придерживаясь за спинку стула, а потом учил ходить как годовалого ребенка, постоянно внушая ей, что идет улучшение. В первое время девушка двигалась очень неуверенно, обнимая меня рукой. Недели через две наступило полное выздоровление.

Вместе с Валентиной Федоровной работала еще одна вольнонаемная — фельдшер Клава Комарова, весьма подвижная и бесшабашная девушка лет 22—25, которая держала себя весьма раскованно и не делала различия между зэками и вольными. Она курила, кокетничала с молодыми парнями-зэками и могла при случае выпить с ними стакан водки или вина, если ситуация позволяла.

С ней, как и с Валентиной Федоровной, работалось легко уже потому, что они видели во мне такого же человека как и они сами.

Я внимательно следил за своим шефом и очень хотел выяснить, какие чувства она испытывает ко мне. То, что девушка при встречах всегда приветливо улыбалась, еще ничего не значило. Есть девушки, способные «стрелять глазами» в каждого встречного, но Осипова к ним, вероятнее всего, не относилась. Однако, вполне возможно, что она могла кокетничать.

Я старался задержать ее после амбулаторного приема, чтобы побеседовать, и она обычно охотно оставалась. Я рассказывал ей о своем прошлом, о детстве, проведенном в Германии, о школьных и институтских годах, и, конечно, о мытарствах, которые испытал в империи ГУЛАГа.

Девушка внимательно слушала меня, и я замечал, как выражение ее глаз постепенно изменялось. Если вначале в них можно было читать лишь внимание и любопытство, то вскоре к ним присоединились чувства сострадания и нежности. Ее глаза говорили мне больше, чем слова.

Когда она уходила домой, и мы прощались, я всегда немного дольше положенного задерживал ее руку, и не встречал сопротивления. Конечно, хотелось не только читать выражение ее глаз, но и услышать от нее слова, подтверждающие мои догадки, что она так же неравнодушна ко мне.

В подобных случаях трудно найти ответ на этот вопрос. В вопросах любви все повторяется.

И вот однажды, когда мы дольше обычного сидели в амбулатории, я сказал ей на прощание:

— Как не хочется отпускать вас.

— Почему? — Валя, как мне показалось, постаралась сделать удивленные глаза.

— Мне хорошо с вами. В заключении вызывают страдание не только голод, отсутствие свободы, решетки и колючая проволока, но и одиночество. И то, что не с кем поделиться мыслями и переживаниями.