Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой - [25]

В приемной у меня стоял маленький столик, на котором лежали медицинские справочники, необходимые для работы: рецептурный, терапевтический и другие.

Однажды, после вечернего приема я заметил, что книги исчезли. Я, вполне естественно, очень расстроился.

— Обратитесь к Профессору,— посоветовала Шура,— он найдет концы. Это могло сделать лишь «шакалье».

Я нашел Профессора в мужском бараке. Он сидел на нарах вместе с двумя блатными и курил. Я поздоровался.

— Мне надо поговорить с тобой по одному делу. Оно имеет для меня большое значение.— Я старался с блатными всегда говорить на «ты».

— Что за дело?

— Сначала такой вопрос: мне кажется, что я отношусь к вашему брату справедливо. Это так?

—Да.

— И стараюсь при возможности помочь.

—Да.

— Вы заинтересованы в том, чтобы я не изменил свое отношение к уркам?

— Да. Но в чем дело?

— Так вот — вместо благодарности у меня стащили медицинские книги, которые мне необходимы для работы. Скажу лишь одно: если я их не получу обратно — пеняйте на себя. Поблажки больше никому не будет.

— Понял. Когда свистнули?

— Вчера вечером.

— Ладно. Поговорю с ребятами. Вечером приходи. Достанем. Профессор сдержал слово. Вечером мне вернули книги. Правда, в одной из них не хватало трех страниц. Их использовали на курево.

— Это сделала мелкая шпана, не наши. Местные. Мы им дали по шее. Так что, док — мы здесь ни при чем.

Вот тогда я впервые столкнулся с хорошо организованным преступным миром, который, по меткому замечанию одного из писателей, очень напоминает по своей служебной иерархии структуру коммунистической партии. И там и тут то же беспрекословное подчинение решениям главаря («пахана»), периодические «чистки», поиски в своих рядах нарушителей закона, суды над провинившимися и кровавые приговоры. Здесь характерна и античеловеческая воровская мораль: хорошо лишь то, что хорошо ворам и противопоставление «воров в законе» — массе, мужикам. И если члены коммунистической партии носили в нагрудном кармане партийный билет, то принадлежность к воровской группировке обозначалась татуировкой. Для «воров в законе» это было сердце, пронзенное кинжалом. Другие не имели права носить такую татуировку.

В царской России на воров смотрели как на неисправимых преступников, и в тюрьмах и на этапах отделяли их от политических. Иначе стало после революции, когда отреклись от всего старого, от прошлых взглядов и порядков. Так, по официальной терминологии ГУЛага,— уголовники считались социально-близкими, поскольку они враги частной собственности, и следовательно являются революционной силой. Их необходимо передать в руки пролетариата для перевоспитания и таким образом включить в сознательную жизнь. Через КВЧ старались разъяснить уголовникам единство их классовых интересов с трудящимися и воспитывать в них враждебное отношение к кулакам и контрреволюционерам. Они, уголовники, считались для родины еще не потерянными.

Такие писатели, как Горький, Макаренко и Маяковский, стали их идеализировать и в поисках положительных героев для литературы обратились к блатным.

Позже, однако, теплые чувства к уголовникам заметно остыли, и о том, что они социально-близкие больше не упоминалось.

Конечно, есть и свои отличия. Члену компартии не обязательно было уметь играть в карты, а для блатного это закон и удобный способ общения. В то время как руководящие партийные кадры имели своих секретарей и помощников, «воры в законе» держали «шестерок», которые также использовались для различных поручений, в том числе, в отличие от партийных помощников, и для сексуальных целей. 

О смертности

В то время бывалые лагерники говорили: кто в войну не сидел — тот лагерь не отведал. С этим я мог согласиться, вспоминая морг в Казлаге, где трупы, за какие-нибудь три-четыре дня, заполняли все помещение от пола до потолка, лежали штабелями, друг на друге, словно дрова.

Смертность в Ошле была небольшая — умирали в основном старики, больные-хроники, изредка и дистрофики. Это объяснялось тем, что основной контингент заключенных приходил прямо с воли и здесь долго не задерживался. Они просто не успевали «дойти», к тому же условия в колонии после войны заметно улучшились.

Здесь я впервые увидел, как отправляли умерших на кладбище. Это была странная картина, достойная кисти Перова. По засыпанной снегом дороге понуро шла тощая лошадь, запряженная в сани, на которых лежал грубо сколоченный гроб. На нем сидел возчик в длинном тулупе, а сзади шагал солдат с винтовкой наготове. Видимо, из профилактических соображений. А вдруг там, в гробу, вовсе не покойник, а зэк, который таким образом намерен совершить побег.

В лагерях (особенно дальних) существовал необычный порядок: чтобы избежать подобных случаев покойников везли через вахту, где дежурный прокалывал трехгранным штыком или специальной стальной пикой тела умерших, стараясь пронзить живот. Этот ритуал был санкционирован Берия и согласован со Сталиным. Правда, в Ошле не глумились подобным образом над мертвецами.

Перед погребением на покойника составлялся стандартный акт «по данным истории болезни и формуляра или санкарточки» и как сказано далее: «Заполнения производить разборчиво и чернилами. Установочные данные согласовать с УРЧ (учетн. распред. часть) или с представителями на местах».