Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой - [21]

— Как дела? — спросил я его.

— Как в Польше. У кого больше, тот и пан.

— Это мне без тебя известно. А что это за девушка, с которой ты разговаривал? Ты ее знаешь?

— Тоню? Как ее не знать. Мы с одного этапа. Она была моей подружкой. Правда, мы сейчас с ней немного разошлись, как в море корабли. Она вас интересует?

— Симпатичная девушка.

— Да, ничего. Могу вас познакомить. Это для меня плевое дело. Я не против.

— Спасибо. Но я не люблю делить девушку с кем-нибудь. Раз она твоя, мне здесь делать нечего.

— Напрасно. Я же вам сказал, что я крест на нее поставил. Попробуйте, мне будет интересно.

— Почему интересно?

— Хочу узнать, что у вас получится.

— Ладно, подумаю. А если надо, сам с ней познакомлюсь.

— Ваше дело. Желаю успеха,— на лице его появилось ехидное выражение.

Вечером я всегда обходил зону и, конечно, задерживался подолгу в бараке, где обосновалась Тоня со своими подругами. Она устроилась на нижних нарах. Девушки предусмотрительно занавесили одеялом свой уголок и создали таким образом своеобразную автономию, скрытую от чужих глаз.

Освещение в бараке было чисто символическое (горела одна сороковатная лампа), что и создало некоторую интимную обстановку.

Я никогда не приходил с пустыми руками, так как прекрасно знал, что питания девушкам не хватало. Те шестьсот или семьсот граммов хлеба, да жидкая каша и пустая баланда, которые они получали, были явно недостаточны. Работа на лесоповале — не печенье перебирать.

У меня всегда имелись небольшие запасы хлеба «на пожарный случай». Сестра-хозяйка Александра Федоровна очень заботливо относилась ко мне, кормила вдоволь супом и кашей, и мне не составляло труда сэкономить немного хлеба.

Кроме того, я снабжал девушек также и мылом, в котором они очень нуждались.

В лагерях существовала своя этика и свои негласные законы, которые зэки старались соблюдать. Если кто-то выбрал себе девушку, то он старался оказывать ей посильную помощь.

Придурки и уркаганы почти все имели своих лагерных жен, которых устраивали при возможности на блатную работу. И; конечно, помогали им материально.

Бывало и наоборот, когда заключенная занимала престижную должность, работала в кухне, столовой, хлеборезке, больнице или бухгалтерии. В этом случае она могла сама себе выбирать по вкусу практически любого зэка, который нуждался в питании.

В местах заключения любовь шла через желудок. Этим пользовались все, кто был материально обеспечен лучше, чем остальная масса. Поэтому начальники цехов, заведующие пекарней, столовой... чаще всего уже люди не очень молодые, имели в качестве жен 19—20-летних смазливых девушек. Девушки не смотрели на возраст своего поклонника, главное, чтобы он мог их прокормить. Если он к тому же был еще и привлекателен — тем лучше.

Когда я познакомился с Тоней, то не ставил перед собой далеко идущих целей. Мне было просто приятно посидеть в обществе миловидной девушки. Я не хотел злоупотреблять своим положением и добиваться взаимности с помощью подношений. К тому же я знал, что вряд ли она останется долго в Ошле. Здесь могли задерживаться лишь инвалиды.

Тоня жила в сельской местности и закончила в 1941 году десятилетку. Учиться дальше помешала война. Она помогала родителям в хозяйстве. Жителям западных областей тогда еще разрешалось иметь несколько коров, свиней и тому подобное, и Тоня жила в достатке.

— А давно ты знаешь Серого? — спросил я ее однажды. Мне было непонятно, как она могла связаться с таким блатным типом.

— У нас были чисто товарищеские отношения,— Тоня покраснела.— Я не собиралась дружить с ним, но он меня постоянно преследовал. Один раз даже ударил. А что я могла сделать? Меня никто не собирался защитить. Пришлось сделать вид, что я согласна дружить с ним. Я надеялась, что нас разъединят, но мы опять попали в один этап. Здесь я решила порвать с ним.

Несколькими днями позже, когда в клубе были танцы, я подошел к ней. Она сидела в стороне от остальных и была грустна.

Девушка смутилась, так как все взгляды сидевших были обращены к нам.

— Может быть, потанцуем, Тоня,— пригласил я ее.

— Простите, доктор, но я себя чувствую сегодня не очень хорошо.

— А посидеть с тобой рядом можно?

— Конечно,— ответила она тихо.

— Почему такая грустная?

— Вам, наверное, будет смешно. Хочу домой. Скоро будет рождество — мой самый любимый праздник. Люди на воле будут украшать елки, дарить друг другу подарки, пить вино, веселиться. А мы будем сидеть в лагере.

— Что поделаешь? И на нашей улице когда-нибудь будет праздник.

— Да, но когда? Лучшие годы уже будут позади.

— Но не для тебя. Ты еще очень молода и привлекательна.

— Вы в этом уверены? — Тоня заулыбалась и бросила на меня ласковый взгляд.

— Я в этом уверен. И еще одно, не надо печалиться. Этим не поможешь.

— А что надо делать, по-вашему?

— Быть оптимистом и стараться найти даже здесь что-то положительное.

— Положительное? Я пока положительного в лагерях не встречала.

— А люди?

— Люди? Кого вы имеете в виду? Воры и грабители, которые нас окружают, или эти надзирательницы в соседнем бараке?

— Почему? Здесь есть и другие заключенные. Например, Цуккер.

— Тот, с черной бородой?

— Да. Это очень интересный и порядочный человек.