Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой - [17]

С этого вечера я начал встречаться с Тасей. Иногда я заходил к ней в барак после работы, а иногда она посещала меня в амбулатории после приема.

Когда она впервые пришла ко мне, в приемной еще сидела Мария Алексеевна.

— У вас что случилось? — обратилась она к Тасе.

— Она ко мне,— ответил я.

— К вам? — Судиловская сделала удивленные глаза, а затем очень придирчиво взглянула на девушку, словно ощупывая ее с головы до ног. Я встал и вышел в ожидальную. Там как раз никого не было.

— Пойдем, Тася, сюда! — позвал я девушку.

Она села рядом со мной и, как школьница, положила руки на колени.

— Может быть, нехорошо задавать такой вопрос, но скажи, за что тебя посадили?

Тася смутилась.— Если я вам все расскажу, тогда, наверно, вы будете меня презирать?

— Почему? Каждый человек может ошибиться. Особенно в твоем возрасте, да еще в военное время, когда почти все голодали. Людям надо уметь прощать.

— Даже если они воровали?

— Конечно. А, вообще, скажу тебе (я уже перешел на «ты»), при определенных условиях 99 человек из ста способны на воровство.

— Не понимаю вас. В каких условиях?

— В 1943 году, когда я сидел в Чистопольской тюрьме и уже дышал на ладан, в камере появился новый заключенный из местных жителей. Хорошо упитанный и очень жадный. Он часто получал передачи, но никогда не делился с нами.

— Вы тогда были больны? — прервала меня Тася.

— Я не болел, а умирал от голода. И вот, когда мы все уже давно съедали свою пайку, этот человек обычно развязывал свой сидор и начинал кушать медленно, чавкая от наслаждения. Он ел свой деревенский хлеб, который получил с передачей, закусывал луком, мочил сухари в воде и проглатывал с восторгом пирожки с капустой. А мы все смотрели на него с завистью и проглатывали слюну. Рядом со мной лежал такой же доходяга, как и я, который в прошлом был старшим инженером на одном из ленинградских заводов. Ночью он каким-то образом незаметно разрезал мешок «куркуля» и дал мне кучу очень вкусных пирожков. Я, конечно, знал, что они ворованные, но не отказался от них. Выходит, я тоже участвовал в этом воровстве. Я видел, как воровали доценты, профессора, писатели и бывшие партийные работники. Голод подавлял все законы морали и приличия. Конечно, другое дело, когда человек ворует из-за нежелания работать. Так что, Тася, и я был вором.

— Но у вас было совсем другое дело.

— А у тебя?

— Была у нас соседка, которая постоянно спекулировала. Она, как сыр в масле, каталась. Она всегда ходила на толкучку и даже продавала ворованные вещи. А мы с Валей и Ирой жили очень бедно. Даже туфель не было ходить на танцы. Вот мы и задумали забрать у нее кое-какие тряпки, когда она ушла на базар. Кто-то, видимо, заметил нас. Нашу квартиру стали обыскивать, ну и, конечно, нашли ее барахло. Вот и все.

Тася оказалась очень скромной девушкой, что меня удивило. Воровки чаще всего бывают сорвиголовы и не очень церемонятся. Хотя мы встречались почти ежедневно, наши свидания заканчивались тем, что я гладил ее руку или на прощание целовал в щеку. Я не хотел торопить события и вел себя корректно. Тася тоже не стремилась к иным ласкам, правда, несколько позже мы уже целовались по-настоящему.

Дружба наша длилась не очень долго. Вскоре ее отправили в этап вместе с подругами.

— Статная девушка,— отозвалась о ней Мария Алексеевна,— вы, наверно, переживаете?

— Жаль, конечно, но что поделаешь, мы не на воле.

Этапы стали прибывать почти ежедневно, но лишь единицы прибывших оставались в Ошле. И самое интересное — в первую очередь попадали в этап девушки, которым я уделял внимание. Мария Алексеевна всегда выражала в таких случаях свое сочувствие и старалась утешить.

— Не горюйте. Еще много хороших девушек вы здесь встретите. Свято место пусто не бывает.

Судиловская живо интересовалась моими увлечениями, старалась давать советы и оказывать помощь, но всегда любопытствовала, а как зовут мою знакомую?

Я на это не обращал внимания, но однажды, когда ее срочно вызвали на вахту, я увидел на столе оставленную ею записку. В ней я прочел фамилии двух девушек, с которыми только что познакомился. Все стало ясно. Это, однако, случилось значительно позже, незадолго до того, как я был отправлен в Шушеры. Тогда и подтвердились мои подозрения, и я узнал, что моя помощница действительно регулярно ходила на вахту, чтобы передавать различные сведения, в том числе и о моих увлечениях.

Короче говоря, медсестра Судиловская оказалась обычным «стукачом». Хотелось только узнать, зачем она стала доносчицей? В лагерях были зэки, которые продавали себя за лишнюю порцию баланды или пайку хлеба, но Мария Алексеевна не нуждалась в усиленном питании. Того, что она получала в больнице, ей вполне хватало.

Мои увлечения вряд ли могли очень интересовать начальника режима, хотя, кто знает, но, вероятно, не имели первостепенного значения. Вполне возможно, что деятельность Судиловской и ограничивалась подобными сведениями, ценными для «Могай района».

Но зачем она, вообще, докладывала о моих симпатиях? Женщины, чаще всего, способны на подобные поступки из-за мести или зависти. Может быть, она была обижена тем, что я не уделял ей должного внимания? Мария Алексеевна была лет на пятнадцать старше меня, суха как вобла, и вряд ли могла быть названа привлекательной. О таких Григорий Распутин говорил: «Любовь твоя, матушка, мне приятна, но дух Господен на меня не исходит» (теория Распутина состояла в том, что дух человека входит через известные органы). Видимо, она была иного мнения о своих достоинствах и считала, что я напрасно отворачиваюсь от нее. Короче говоря, Мария Алексеевна решила мстить, обиженная моим невниманием.