Мария, тайная жена - [35]

— Пожалуйста, замолчите, сударыня! — вскричал де Мобре неожиданно резко. — Ни слова больше! Вы совсем не знаете, каков я! На поверхности я, быть может, и художник, рисующий идиллические картины, о которых я говорил, но глубоко внутри я самый порочный человек на земле. Если бы я не владел собою, ваши слова только подзадорили бы меня, и тогда, ей-богу, сам дьявол — как вы видите, я упоминал и Бога, и дьявола вместе, потому что оба эти начала присутствуют во мне, — сам дьявол не остановил бы меня.

Мария продолжала улыбаться, но веселость ее несколько поубавилась. Что-то в голосе де Мобре обеспокоило и, пожалуй, несколько встревожило ее.

— Напрасно вы пытаетесь меня напугать, — сказала она. — Из этого ничего не выйдет. Всякий, кто отваживается жить здесь, на островах, должен забыть о страхах.

Собственные слова приободрили Марию, и она с прежним оживлением добавила:

— Раз уж вы прибыли на Мартинику лишь на короткий срок, вам следует постараться оставить о себе хорошее впечатление. Когда отплывает ваш корабль?

— Завтра в полдень, — ответил де Мобре уже нормальным голосом. — У меня всего несколько часов, мы бросили здесь якорь, чтобы запастись водой. Через два дня мы будем у острова Дезирад, а через восемь недель я окажусь уже в Шотландии.

— В Шотландии! — повторила Мария. — Страна озер — и такая холодная!

— Где так же много цветов, как вот в этом саду, — добавил он. — Но, по правде говоря, я не очень ее люблю. Не соответствует моему темпераменту. Вероятно, сказывается французская кровь в моих жилах, о чем свидетельствует моя фамилия. И к тому же кровь Южной Франции, судя по моему характеру — энергичному, пылкому и настойчивому.

Какое-то время оба молчали. Затем Мария сказала:

— Надеюсь, у вас не сложилось слишком дурное мнение обо мне. Прошу не судить только на основании того, что вам довелось лицезреть.

— Наши органы чувств могут очень легко нас обмануть, — ответил де Мобре немного высокопарно. — Мы никогда не в состоянии с уверенностью утверждать, что рог прозвучал в долине; ведь с одинаковым успехом он мог протрубить и в горах. И верить глазам можно не больше, чем ушам. Стоит только посмотреть, как солнечный свет меняет внешний вид окружающих нас предметов.

— Как это верно! — согласилась Мария.

Довольная, она смотрела в голубое небо. Присутствие молодого мужчины, сидящего рядом с ней, нарушило действующее на нервы ужасное однообразие будничного существования и помогло изгладить из памяти неприятный эпизод с Лапьерье. От этого дня ей хотелось сохранить в памяти только обаятельного шотландца, голубоглазого, светловолосого, с живым лицом и теплотой в голосе.

— Я буду писать вашему мужу. Желаете что-нибудь ему сообщить?

— Он мне уже не муж, — ответила Мария. — Если он вам так отрекомендовался, то, значит, вас обманул. Наш брак расторгнут, больше ничего не могу добавить. Если пожелаете, можете сообщить ему, что я хочу лишь одного: чтобы он забыл меня так же, как я выбросила из головы все мысли о нем.

Нагнув голову, де Мобре покусывал губы, будто решая какую-то сложную проблему.

— Скоро станет прохладнее, — проговорила Мария, поднимаясь с гамака.

Едва она встала на ноги, как Реджинальд, вскочив с кресла, заключил ее в свои объятия. Он прижимал Марию так крепко, что она не могла даже пошевельнуться, а прильнувшие к ее губам губы молодого человека не позволяли позвать на помощь, если бы даже у нее вдруг возникло подобное желание.

Чувствуя, как неистово колотится сердце Марии, де Мобре стал горячо целовать ее лицо. Каким-то образом Мария вновь оказалась в гамаке. Восторг, который она испытывала от его ласк, намного превосходил удовольствие, полученное во время короткого эпизода с Лапьерье, и Мария была просто не в состоянии противостоять этой требовательной мужской силе, которая мягко, но решительно овладела ее телом и восхитительнейшим образом удовлетворила желания, разбуженные губернатором.

Затем они долго молча лежали вместе.

Ночь, как всегда в тропиках, наступила неожиданно.

— Скоро станет прохладнее, — пробормотала опять Мария, осторожно пытаясь высвободиться из объятий Реджинальда и надеясь, что он поймет эти слова как сигнал к расставанию.

— Правда, — согласился де Мобре. — Теперь вы, наверное, знаете, что я за человек? Вы меня больше не боитесь?

— Нет! — ответила Мария, улыбаясь счастливой улыбкой.

— Да, вы почти не одеты, — проговорил он, наконец разжимая руки. — Можете простудиться. Лучше идите-ка в дом.

Взяв Марию за руку, он проводил ее в комнаты, а когда она упомянула Жюли, которая должна скоро вернуться, наш пылкий шотландец заявил:

— Боюсь, что поврежденная бабка у моего коня не позволит мне сегодня уехать в Сен-Пьер. Придется оставить его в вашей конюшне. Насколько я знаю, на островах существует обычай оказывать гостеприимство людям, не успевшим вовремя добраться до дому. Могу ли я рассчитывать на ваше радушие?

Мария пристально взглянула ему в глаза, словно ища в них собственное отражение и прощение за то, что, как она знала, непременно произойдет и чего она сама так страстно хотела.

— Моя служанка Жюли скоро возвратится из города, и я велю ей приготовить для вас все необходимое.