Марион и косой король - [23]

И с чего она, дурочка, так обиделась на господина Онкэна, что он тогда не поздоровался с ней? Конечно, он не виноват, такой красивый, благородный и добрый. А голос у него такой сладкий, как мед. Наверно, он был принужден так поступить. Эта противная девица, которая была с ним, может быть, это его старшая сестра? Она очень строгая, следит за каждым его шагом, бранит его, будто маленького, беспрестанно поучает: и то не так, и это не годится. Вот он, бедняжка, испугался ее, не решился в ее присутствии поздороваться с Марион. А может быть, это была его тетка, приехала к нему в гости, собралась женить его на своей дочке, рябой и горбатой? А он, такой вежливый, не хочет огорчать ее и потому не признается, что у него уже есть невеста и, как только Марион подрастет, он на ней обязательно женится. И тут она подумала, что ведь за Малым мостом, на левом берегу, университет, и все студенты живут там и ходят по улицам, и господин Онкэн тоже там ходит, и, может быть, он тоже придет на мост. Мало ли что случается?

И Марион тихонько запела песенку, которую тут же выдумала:

Мы с тобой, с тобою,

Мы с тобой, с тобою,

Встретимся с тобою

Сегодня на мосту.

Вот и Малый мост.

Тут Марион вовремя вспомнила, что она не вышла на прогулку, а пришла сюда купить еду к обеду, сделала строгое лицо, как бывало всегда у Жене-вьевы, когда она ходила за покупками, и медленно пошла вперед, внимательно оглядываясь по сторонам.

Но сегодня и здесь не было видно крестьянок с цветами или овощами. Не слышно было зазывных криков:

Душистый тростник, свежая трава,

Стелите на пол вместо ковра.

Или:

Анис и тмин, петрушка, лучок!

За одно денье целый пучок!

И капусты тоже не было видно.

Малый мост с обеих сторон был застроен домами, так что и реки за ними не было видно. А в нижних этажах всюду были лавки, и там торговали женскими чепцами, вышитыми кошельками, чулками, полотняными рубашками.

Марион медленно шла по узкому пространству между домов и вдруг увидела в одной из лавчонок, где торговали мелочным товаром, малиновые чулки, висевшие на веревке над прилавком чулочника.

Чулки были удивительно яркого малинового цвета, точь-в-точь как утренняя заря, которую каждое утро видела она в деревне и ни разу здесь, в городе, где небо было такое дымное и закрыто от глаз домами.

Они были точь-в-точь такого цвета, как те чулки, которые она мечтала купить на золото Индии и подарить господину Онкэну.

В кошельке у нее были деньги. Деньги на покупку еды. Но хотя их нельзя было тронуть, нельзя было потратить, потому что это были не ее деньги, она все же робко приценилась.

— Это мужские чулки, — сказал лавочник, снял чулки и подал ей.

Марион сжала чулки в кулачке — на ощупь они были мягкие, из чистой шерсти и соблазнительно поскрипывали. Как обрадовался бы господин Онкэн! У него такие красивые, стройные ноги, а чулки у него рваные и грязные и, даже если простирать их, будут линялого, ржавого, черного цвета, совсем ему не к лицу.

А не коротки ли будут чулки? Он такой высокий!

Марион развернула чулок, взглядом измерила длину, прикинула в уме. Чулки были в самый раз.

Лавочник назвал цену, и она была чуть больше того, сколько было в кошельке Марион. Но ведь можно было поторговаться, и он, наверно, уступил бы.

Марион стояла, смотрела на чулки, а лавочник подозрительно следил за ее руками. Вдруг она покраснела, свернула чулки, сунула их продавцу, пробормотала:

— Я еще приду, — повернулась и поскорей отошла.

Было уже не так весело, и, чтобы подбодрить себя, она тихонько запела:

Встретимся, встретимся

Сегодня где-нибудь.

И вот она очутилась на левом берегу реки, где живут и учатся студенты. Но так как она никогда еще не бывала в этой части города и не знала, на какой улице она встретит Онкэна, то она шла куда глаза глядят, все вперед и вперед. Наконец она оказалась на улице бедной и скудной и увидела, что множество Студентов сидят прямо на мостовой, на связках сена, перед открытыми дверями аудиторий, а магистры в черной одежде с капюшоном на беличьем меху, стоя за пюпитром на невысокой эстраде, объясняют им тексты или диктуют свой курс.

Студенты, держа на коленях дощечки, усердно писали, и никто из них не обернулся взглянуть на Марион, и никто не вскочил приветствовать ее, и она поняла, что господина Онкэна здесь нет, и пошла дальше.

На перекрестке разглагольствовал магистр богословия, и прохожие останавливались послушать, мимоходом схватить крохи мудрости, и Марион тоже остановилась ненадолго. Ведь все равно было идти или стоять, раз ей было суждено встретиться сегодня с господином Онкэном.

Магистр говорил:

— Ваш город — мельница, на которой вся божья пшеница перемалывается для питания всего мира. И размалывается она, говорю я вам, лекциями и дискуссиями ученых. Ваш город — печь и кухня, где приготовляется пища для всего мира.

Печь и кухня! Но печь на кухне не была затоплена, и никакой пищи она не купила. Она покраснела от стыда, потому что по ее вине дома все сидели голодные, а она бегала по городу в поисках неосуществимой мечты.

И, опустив голову, волоча усталые ноги, она пустилась в обратный путь.

Глава четырнадцатая РАЗГОВОР В ТЕМНОТЕ