Марион Фай - [143]

— Право слышал, не телесными ушами, но всеми фибрами моего сердца.

— А! Но, Даниэль, вы с Сэмом такие были приятели с первого раза.

— С какого это?

— Когда он только что начинал за мной ухаживать. Помните маленький вечер, когда Марион Фай была здесь?

— Правда, я тогда пробовал сойтись с ним. Я думал, что, может быть, дойду до того, что буду относиться к этому равнодушнее.

— Вы отлично притворялись.

— Я думал также, что это, может быть, лучшее средство тронуть ваше холодное сердце.

— Холодное! Не думаю, чтоб мое сердце было холоднее чьего бы то ни было.

— Ах, если бы ты еще раз согрела его для меня!

— Бедный Сэм! — сказала Клара, поднося платок к глазам.

— Почему он беднее меня? Я был первый. Во всяком случае я был раньше его.

— Ничего я не знаю, ни первых, ни последних, — сказала Клара, в то время, как тени различных Банко проносились перед ее глазами.

— А что до него касается, какое право имеет он думать о какой бы то ни было девушке? Он — жалкое существо, у него не хватит средств, чтоб доставить жене кровать, на которую она могла бы прилечь. Он так хвастал гражданской службой правительству ее величества, а гражданская-то служба дала ему по шапке.

— Нет еще, Даниэль.

— Дала. Я счел долгом расследовать; сэр Бореас Бодкин сегодня отдал приказ: «Отрешить. Б. Б.» Я знаю людей, которые видели эти самые слова, внесенные в штрафную книгу почтамта.

— Бедный Сэм!

— Уничтожил крайне важные бумаги! Чего другого мог он ожидать? А теперь у него гроша за душой нет.

— 120 фунтов в год не такая уж сумма, Даниэль.

— Мистер Фай еще на днях говорил, что если я женюсь и остепенюсь, мне дадут прибавку.

— Ты слишком любишь таверну «Герцогини», Даниэль.

— Нет, Клара, нет; я это отрицаю. Спроси мистрисс Гримлей, из-за чего я так часто бываю так. Если б у меня был свой уютный уголок, где та, кого я люблю, сидела бы против меня у камина, может быть с ребенком на руках… — Триббльдэль, говоря это, смотрел на нее во все глаза.

— Господи! Даниэль, что ты такое говоришь!

— Я никогда бы не пошел ни к какой «Герцогине», ни в какому «Маркизу Гранби», ни к какому «Ангелу». — Все это были таверны, скученные по близости от Парадиз-Роу. — Тогда меня никуда бы не тянуло, кроме той комнаты, где находились бы эта молодая женщина и этот ребенок.

— Даниэль, ты всегда был силен в поэзии.

— Испытай меня и увидишь, что это реальнейшая проза. Говорю тебе — испытай.

Тут Клара уже была в его объятиях, слово было все равно что дано. Крокер, без всякого сомнения, был отрешен от должности, а если и нет, то показал себя недостойным. Чего можно было ожидать от мужа, который способен был разорвать целую кипу официальных бумаг? Кроме того, Даниэль Триббльдэль выказал романическое постоянство, которое, конечно, заслуживало награды. Клара поняла, что джин с водой истреблялся изо дня в день ради ее. И квартира, и часы, и фисгармоника — все было готово.

— Пожалуй, что так всего лучше, Даниэль, так как ты этого так сильно желаешь.

— Еще бы! Я всегда этого желал. Теперь я не поменялся бы с самим мистером Погсоном.

— Он женился на третьей, три года тому назад!

— Я говорю о конторе, о капиталах. Мне гораздо приятнее иметь мою Клару и 120 фунтов, чем быть Погсоном и Литльбёрдом, со всеми их доходами.

Лестное уверение получило должную награду и так, далеко за полночь, торжествующий обожатель раскланялся. На другой день, вскоре после полудня, Крокер был в Парадиз-Роу. Он вторично посетил лорда Гэмпстеда и ему удалось выпытать у этого добродушного смертного кое-что из того, что заключалось в письме сэра Бореаса. Дело должно было быть предоставлено на усмотрение главного директора почт. В департаменте установилось понятие, что, когда дело предоставлено на усмотрение его превосходительства, его превосходительство никогда не прибегает к крайним мерам. Крокер понял, что одно уже это заявление говорит о прощении. Положившись на это, он отправился в Парадиз-Роу, причем облекся в свой лучший фрак и взял перчатки в руку, объявить своему предмету, что от квартиры отказываться нечего, а часы и фисгармонику можно и сохранить.

— Но ведь вас отрешили от должности, — сказала Клара.

— Никогда, никогда!

— Это внесено в книгу. «Отрешить. Б. Б.» Я знаю людей, которые видели эти слова собственными глазами.

— Да оно совсем не так делается, — сказал Крокер, который был совершенно сконфужен.

— Это внесено в книгу, Сэм; а я знаю, что они от этого никогда не отступают.

— Кто это вносил? Ничего внесено не было. Книги не существует, по крайней мере такой. Триббльдэль все сочинил.

— О, Сэм, зачем изорвали вы эти бумаги? Чего другого можно было ожидать? «Отрешить. — Б. Б.» Зачем вы это сделали, вы — жених? Нет, не подходите ко мне. Как же молодой девушке выйти за молодого человека, которому нечем содержать ее. Об этом и думать нечего. Когда я услыхала эти слова: «Отрешить. — Б. Б.», у меня сердце так и упало.

— Ничего подобного нет, — сказал Крокер.

— Чего нет?

— Я вовсе не отрешен от должности.

— О, Сэм, как вы смеете говорить такие вещи?

— Говорю вам — не отрешен. Он написал письмо лорду Гэмпстеду, который всегда был мне другом. Гэмпстед не намерен был позволить, чтоб со мной так поступали. Гэмпстед написал, Эол ответил — это сэр Бореас… я видел письмо, т. е. Гэмпстед рассказал мне его содержание; и я совсем не буду отрешен от должности. Как только я услыхал эту добрую весть, моим первым движением было прибежать так скоро, как ноги меня несли, и сообщить ее моей голубке.