Марьина роща - [99]
В тридцатых годах школы взяли шефство над зелеными насаждениями. Каждую весну старшие школьники копали ямки и сажали тонкие хлыстики вязов, топольков, ясеней. Так засадили Октябрьскую от вала до линии, так озеленили все проезды. Весной сажали, а осенью обнаруживали, что даже жалких прутиков не осталось от большинства посадок…
Чудом прижились на Октябрьской несколько ясеней, и то потому, что ругала вредителей предпоследними словами энергичная тетка Анна из дома № 73, да надоел милиции жалобами на козовладельцев энергичный управдом Семенов.
Лет семь продолжалось соревнование насадителей и вредителей. Ничего не могли поделать вредители с бульваром на Шереметевской, с его старыми и новыми деревцами и густым кустарником: вменено было в обязанность милиции охранять бульварную зелень. Зато ни одной былинки не уцелело в проездах.
Тревожный сигнал Отечественной войны прервал это состязание с неясным счетом: в первые же дни воздушных налетов бульварчик был изрыт щелями укрытий; никто не ходил в эти метровой глубины «укрытия», копилась в них стоялая вода, да повредили много древесных корней, от чего полысел бульварчик.
Но было не до бульварчика: враг рвался к Москве.
ЗНАМЯ ПОБЕДЫ
Двадцать девятого июня 1941 года завод провожал комсомольцев, отказавшихся от брони и уходивших добровольцами на фронт. В числе уходивших была вся «изобретательская бригада» Григория Николаевича Мухина.
А двумя месяцами позже Марьина роща провожала очередную группу своих ополченцев. Среди них были старый слесарь Алексей Петрович Худяков, заслуженный учитель школы № 604 Виктор- Иванович Шмелев, пожилые рабочие и служащие и бывшие ремесленники-старожилы.
В этой же группе шагал Иван Федорович Федорченко. Ах, эта несчастная нога! Сколько пришлось просить, хлопотать, доказывать, чтобы приняли хотя бы в ополчение… Кто может оставаться дома, когда на Родину напал враг?
Никогда еще много видевшие военкомы не испытывали такого упорного натиска со стороны всякого рода инвалидов. Люди требовали и добивались личного приема у военкома, шумно жаловались на препятствия, чинимые бюрократами из его аппарата, требовали немедленного зачисления на действительную службу. Приходили хромые, старавшиеся скрыть хромоту, люди со слабым зрением наивно пытались обмануть военкома, входя к нему без очков и натыкаясь на мебель; посещали его люди самых разнообразных степеней инвалидности, и все твердили одно:
— Товарищ военком, поймите! Совесть не позволяет… Понимаю, что, может, там по правилам не совсем подхожу, но хоть в ополчение-то я гожусь! Вон Банков с Третьей улицы Марьиной рощи совсем уж инвалид, а сумел записаться… Чем же я хуже?! Руки-ноги есть… Ну, ладно, товарищ военком, давайте так: если на фронт нельзя, ставьте на тыловую должность, а с нее снимите молодого на фронт. Идет, а? Сделайте одолжение, товарищ военком. Перед людьми стыдно.
Иногда военкома удавалось уговорить; инвалид гордо шествовал домой, а назавтра… новые и новые посетители, скрывая свои недостатки, натыкаясь на стулья, но честно глядя перед собой, штурмовали военкомат.
Пришел полный георгиевский кавалер. Даже неробкие инвалиды почтительно пропустили старика вне очереди. От военкома он вышел красный и стал трясущимися руками снимать разоблаченную маскировку: не помогла старая ленточка с внуковой матросской шапочки…
Не помог либерал-военком, не добрался до фронта Иван Федорович. Разоблачили его хромоту на первом же осмотре и твердо предложили вернуться в Москву.
— Уважаю ваши чувства, товарищ Федорченко, но не имею права… Не я, так любой начальник… Нет, нет, не просите, бесполезно… Пройдите в канцелярию, получите документы…
До чего скучно ехать в Москву ранним дачным поездом! Молочницы и товарищ Федорченко — вот кто едет этим поездом. Стыдно… А может быть, и нечего стыдиться? Можно и находясь в тылу помогать фронту. Отговорки, мой друг, сам знаешь, что это не то… А если не берут? А ты и сдрейфил? Добивайся, требуй, настаивай!..
Прошло немного времени, и оказалось, что армии все же нужны познания Ивана Федоровича, что командиры некоторых родов войск должны слушать лекции по близкой ему специальности. Это успокоило мятущуюся душу.
На войну Марьина роща послала своих сынов наравне со всеми районами советской столицы. Шли запасные, шли в ополчение пожилые рабочие, ремесленники-надомники, шла молодежь призывного возраста. Те, кто не достиг этого возраста, завистливо вздыхали, но быстро утешались, дежуря по ночам на крышах. Железная каска на голове и грозные щипцы в руках вполне заменяли более серьезное оружие.
Когда в урочный час возникал приближающийся говорок зениток, вспыхивали опоры: почти никто не желал идти в бомбоубежище: ни старики, ни женщины, ни, тем более, дети. Все желали смотреть на эффектное зрелище игры прожекторов и цветные струи трассирующих пуль, бесшумное раскрытие цветков разрывов и белый крестик мечущегося самолета, вдруг пойманного мощными лучами. Крестик делал противозенитный маневр: отчаянно прыгал ввысь, проваливался вглубь, но прожектора впивались в него намертво. Тогда замолкали зенитки, переставал стучать по крышам ливень мелких теплых осколков легкого металла, взлетали сигнальные ракеты, и в воздух с воем поднимался наш истребитель. Скоро пулеметные очереди возобновлялись где-то высоко, высоко… Обычно после этого прожектора теряли интерес к затравленному крестику, и лишь два-три луча добросовестно провожали до земли дымящийся в штопоре «Юнкерс».
