Маримба! - [8]

– Здорово, мам… Ты веришь, что мы в Литве?

– Я еще в Москве.

– А я давно сюда приехала, еще в июне…

Мы переглянулись и засмеялись. Слышал бы кто со стороны, подумал бы что-то не то. Я же действительно оставила в Москве дела, на полдороге выпущенную книжку, бросила сад на даче, розы, поручила соседке цветы в Москве – шестьдесят четыре горшка… А Катька грезит о Курляндии весь год, и можно поверить, что она приехала в мечтах сюда гораздо раньше, пока копалась вместе со мной в саду, и даже когда на две недели в начале лета ездила на «теплое» море…

«Море должно быть холодное! – кричит Катька, с визгом бросаясь в высокую, отливающую стальным блеском балтийскую волну. – А-а-а-а… Мама, ныряй, не раздумывай!»

«Кто из нас мама…» – бормочу я и тоже с разбега бросаюсь в волну. Иначе нельзя, околеешь под ледяным ветром. А так через пару секунд в воде перестаешь ощущать тело, а потом вдруг тебе становится тепло и весело.

… – Мам, мам, смотри, это, наверно, он будет играть…

Из маленькой дверки за роялем вышел взрослый темноволосый человек. Приосанился, встал посередине зала, поклонился. За ним появилась женщина, к роялю, тоже поклонилась.

– Да нет, это бас.

– Это же не тот бас! Мам, ты же помнишь, он щупленький и светлый. Он что, так поправился за зиму?

– Кать… – я посмотрела на дочку. – Литва – маленькая страна, но не настолько. Здесь как минимум два гастролирующих баса точно должно быть.

Моя соседка нервно повела плечом. Услышала, должно быть, наши великодержавные пересмешки.

– И восемь знаменитых симфонических оркестров! – не удержалась, добавила я.

Бас тем временем запел.

Катька слушала, сопела. Вот как узнать, надолго ли хватит детской закваски, насколько я приучила ее любить музыку? Не разлюбит ли, однажды стряхнув с плеча мою нежную, но твердую руку? Не знаю, и знать мне этого сейчас не надо. Не знаешь ничего наперед, а если вдруг что-то видишь, то очень страшно с этим жить. Даже с хорошим. Вдруг не сбудется.

– «Еще вина, еще вина!..» – хохотал музыкально бас, а Катька радостно вибрировала вместе с его вполне сильным, объемным голосом.

К маримбе так никто пока и не подходил. Программки не было.

– Кать, а ты точно видела, что на афише написано про маримбу?

– Да точно, точно, мам! Там еще фотография была, только маленькая и неразборчивая. Дяденька какой-то…

– Хорошо.

– Здорово поет бас, правда, мам?

– Не то слово.

Литовцы, как правило, все мировые хиты – арии, песни, романсы – перекладывают на родной язык и с удовольствием поют их, легко преодолевая многочисленные «ж», «б», «м», «ск», слегка меняя не мелодию, но интонацию из-за жестких согласных и мягких, непривычно звучащих гласных. И сейчас я не с первой ноты узнавала знаменитые арии. Главное, с иронией относиться к собственному великодержавному шовинизму. А к маленьким нациям, трепетно хранящим свою культуру, – с уважением и осторожностью. Не фыркать кстати и некстати.

Тем временем ведущая стала что-то рассказывать на литовском языке. Год от года концерты ведет одна и та же пожилая, очень красивая дама. Первые годы из жесткого, резковатого языка я не могла вычленить даже фамилии. Теперь слышу отдельные слова, понимаю глаголы, общие корни. Близкие и такие разные языки. Мягкое русское «теперь» по-литовски звучит «даба́р». Это одно и то же слово, из общего древнего языка, просто звучать стало чуть иначе. Так же как и «герэй» – «хорошо», «вакар» – «вечер», «ня жину» – «не знаю», «ня норю» – «не хочу», то есть «не по нраву мне это, не нравится»…

– Принципиально не говорит, что ли, по-русски, – пробормотала я. – Ведь половина зала – точно наши…

– Да ладно, мам! – прошептала Катька. – Все и так понятно! Сейчас будет маримба. Музыкант, закончил консерваторию… в Клайпеде…

Я не удержалась и фыркнула.

– Мам… – Катька укоризненно посмотрела на меня.

– Хорошо, извини. И…?

– И учится сейчас в Вильнюсе в музыкальной академии. Учился в Норвегии. Будет играть Баха, Пьяццоллу и еще кого-то, не знаю такого имени.

– Господи, да как ты это все поняла-то?

Катька пожала плечами и прошептала мне на ухо:

– Все понятно, мам. Только тетку сейчас рядом с тобой разорвет от наших разговоров.

Я даже не стала поправлять, что тетку надо называть хотя бы женщиной, согласно кивнула и извиняющееся улыбнулась соседке. Та, вздернув нос, стала демонстративно обмахиваться платочком. Большой литовский нос, типичный, уточкой, задиристой, но не упрямой, просто вполне уверенной в собственной красоте.

В зале душно не было, было хотя бы тепло, в отличие от июльской свежести за окном. Где-то в июле самая жара, а где-то…

Катька постучала меня по руке.

– Вот, смотри, смотри…

Откуда-то сбоку вышел музыкант. Мальчик? Или уже не мальчик. Молодой человек. Очень молодой, осьмнадцати лет, где-то так.

– Рентгеныч… – ахнула Катька.

Я тихо засмеялась. Точно. Мой знакомый стоматолог, большой оригинал, гениальный врач, который вдруг стал писать картины и потерял всякий интерес к пломбам и коронкам. Когда-то я коротко и совершенно панически была в него влюблена. Безответно. Две недели. Пришло и ушло. Маленькой Катьке однажды послышалось, что его отчество – Рентгенович (на самом-то деле «Евгеньевич»), так и прижилось.