Мариенбад - [16]

Между тем эта кишиневская птица обхаживает мою Бейльцю и думает, что тут он поймает кота за хвост. Я ему намекала, что это напрасный труд, потому что эта очаровательная женщина, которая так кокетничает и жеманничает, все-таки молится, не здесь будь сказано, в канун субботы над свечами и носит, не про меня будь сказано, накладной шиньон… Но он так втюрился, что его не оторвать! Не знаю, что в этой Бейльце: какой бы ни завелся мужчина, он по ней дохнет. А больше всех, мне кажется, эти два шурьяка: Хаим Сорокер и Меер Марьямчик. Ну ладно: Меер Марьямчик еще в Одессе был шарлатаном. Но Хаим Сорокер! Купец, отец взрослых детей! Думаешь, я его не спрашивала? «Как вам не стыдно, человеку солидному, отцу семейства, бегать за хорошенькими женщинами, подобно вашему шурину, этому одесскому шарлатану? На то, говорю, он и одессит и называет себя Марк Давидович…»

Добрую славу нажил себе тут этот Марк Давидович – зарыться в землю мог бы от стыда!.. И было бы очень хорошо, если бы об этом знала его Ханця. Я бы очень хотела отомстить этому одесситу только за то, что он оговаривает тебя с головы до ног. Он клянется, будто Ханця пишет ему, что видела у Эстер Сорокер письмо, которое Хаим Сорокер прислал ей из Мариенбада. Письмо это Хаим Сорокер получил от Шлоймы Курлендера. Там полно поклепов на тебя, Бернард, на меня и на нас обоих. Там описана даже вечеринка по случаю дня моего рождения, и что ты не заплатил Гуксельману за ужин, и что ты, когда снимал квартиру у Шлоймы, остался ему должен за целый год, и что ты живешь уже двадцать лет в Варшаве, а никто не знает, кто ты и что ты и чем занимаешься. И еще всякие другие подобные вещи пишет он о тебе! А Марк Давидович не ленится и показывает письмо Ханци всем и каждому. Будто бы одесский шарлатан ходит здесь и треплет языком про тебя, и про меня, и про нас обоих. Было бы вполне справедливо, чтобы ты там хоть порассказал о нем Ханце, чтобы ему хорошенько попало и чтобы он позабыл о нас. А рассказать есть о чем. Посылаю тебе две его любовные записки, написанные здесь, в Мариенбаде, двум налевкинским женщинам – Шеренцис и Пекелис! Две святые души! У нас на Налевках они каждую субботу утром ходят в синагогу молиться, а днем идут в Саксонский сад, и не одни, а со своими Иче-Майерами.[8] Но Иче-Майеры остаются за оградой, потому что их не пускают в длиннополых кафтанах. А здесь эти святоши скинули парики и хотят вкусить от всех мариенбадских удовольствий, но не знают, как это сделать. Меня они заверили, как родную сестру, и можешь им поверить на честное слово, что дальше записок дело не пошло. Ручаюсь тебе за них, как за самое себя, да и записки эти лучшее тому свидетельство. Но одно другого не касается. Нужно, прямо-таки необходимо, чтобы эти любовные записки видела жена Меерки, Ханця, и порадовалась на свое сокровище… Думаю, что она сразу узнает почерк своего Марка Давидовича и его еврейский язык, и пусть она хорошенько присмотрится к датам и убедится, что записки эти написаны не во времена Хмельницкого и не в Одессе на Лимане, а нынешним летом и именно в Мариенбаде. Ты только смотри, чтобы, кроме Ханци, никто об этом не знал, потому что записки эти доверили только мне и я дала честное слово, что ни одна душа на свете знать не будет. Будь здоров, Бернард! Жду от тебя добрых известий и остаюсь твоя любящая тебя жена

Хава Чапник

15. Меер Марьямчик из Мариенбада – к мадам Шеренцис и мадам Пекелис в Мариенбад

Если я не ошибаюсь, мы с вами встречались в прошлом году в Варшаве, в Швейцарской долине, на еврейском литературном вечере. Вы еще сидели вдвоем с вашей подругой и покатывались от хохота. Наш Дедушка[9] из Одессы был тогда в Варшаве, и его там чествовали. Еще примета: я тогда подошел к вам и спросил по-русски: «Позвольте узнать причину вашей радости!» А вы ответили мне наполовину по-польски, наполовину по-русски: «Для тэго, что нам весоло». Вы переглянулись со своей подругой, и… Ах! Я никогда не забуду блеск ваших прекрасных глаз!.. Потом мы шли втроем – помните? – от Лазенков до Иерусалимской аллеи и немного дальше. Я болтал, рассказывал анекдоты, а вы смеялись… Потом вы попросили, чтобы я вас оставил. И я оставил вас, но с условием, что мы встретимся еще раз. Теперь, когда мы встретились у Крейцбруна, вы сделали вид, будто мы совершенно незнакомы… Я сразу понял, что вам неудобно при посторонних. По этой причине я обращаюсь к вам при помощи записки. Вы даже представить себе не можете, как вы обе изменились, конечно, к лучшему. Если бы я знал, что мои слова не прозвучат как комплимент, я сказал бы вам по секрету, что не знаю, кто из вас обеих моложе и красивее. Суждено было, чтоб наша вторая встреча состоялась за границей, и я этому очень рад. Потому что заграница – это не Варшава, а Мариенбад – не Налевки. Поздравляю вас и вашу подругу, мадам Пекелис, с приездом в Мариенбад и прошу вас оказать мне любезность и принять от меня этот букет свежих роз вместе с лучшими моими пожеланиями.

Ваш покорный слуга

Марк Давидович Марьямчик

16. Меер Марьямчик из Мариенбада – мадам Шеренцис и мадам Пекелис в Мариенбад