Мари-Клэръ - [35]

Нѣжная веселость не покидала ее.

Только монашеская одежда печалила ее; она находила ее тяжелой, неудобной, и говорила съ выраженіемъ усталости:

— Когда я одѣваю ее, мнѣ кажется, что я вхожу въ домъ, гдѣ всегда темно.

Вечеромъ она старалась какъ можно скорѣе сбросить ее и была счастлива, когда могла ходить по комнатѣ въ ночномъ костюмѣ.

Она прибавляла съ своей обычной гримаской.

— Теперь я начинаю привыкать, но первое время мой монашескій уборъ царапалъ мнѣ щеки, а платье оттягивало плечи.

Весною она начала кашлять; кашель ея былъ сухой, и кашляла она лишь изрѣдка.

Ея длинная, тонкая фигура стала еще болѣе хрупкой. Она попрежнему была весела и только жаловалась, что платье становилось все болѣе и болѣе тяжелымъ.

* * *

Однажды въ майскую ночь она безпрерывно металась и громко бредила.

Я всю ночь читала и неожиданно замѣтила, что наступаетъ день. Я затушила ночникъ и попыталась немного заснуть.

Я начинала засыпать, когда сестра Дэзирэ сказала:

— Откройте окно: сегодня онъ придетъ!

Я думала, что она еще въ бреду, но она повторила совсѣмъ отчетливо:

— Откройте же окно, чтобы онъ могъ войти!

Я поднялась, чтобы посмотрѣть, спитъ ли она, и увидѣла ее сидящей на кровати. Она отбросила одѣяло и развязывала тесемки своего ночного чепчика; сор вала его съ головы и бросила на полъ. Затѣмъ она покачала головой, и ея короткіе вьющіеся волосы спустились на лобъ и я тотчасъ же узнала Дэзирэ Жоли.

Я подошла къ ней, немного испуганная; она же повторяла:

— Откройте же окно, чтобы онъ могъ войти!

Я открыла настежь окно, и когда обернулась, сестра Дэзирэ, сложивши руки, протягивала ихъ навстрѣчу восходящему солнцу и внезапно ослабѣвшимъ голосомъ сказала:

— Я сбросила платье, я больше не могла.

Она легла спокойно, и ея лицо стало неподвижнымъ.

Я затаила дыханіе и долго слушала дышетъ ли она; потомъ я стала усиленно дышать, какъ бы желая свое дыханіе вдохнуть ей въ грудь.

Но, посмотрѣвъ поближе, я поняла, что она навсегда перестала дышать. Ея широко открытые глаза, казалось, смотрѣли на солнечный лучъ, врывавшійся въ комнату, какъ длинная стрѣла.

Ласточки кружились около окна, крича, какъ маленькія дѣвочки, и необычные для меня звуки поражали мой слухъ.

Я подняла голову къ окнамъ спаленъ въ надеждѣ, что кто-нибудь услышитъ меня.

Но мой взглядъ встрѣтилъ только циферблатъ большихъ часовъ, который, казалось, заглядывалъ въ комнату поверхъ липъ; онъ показывалъ пять часовъ; я прикрыла одѣяломъ сестру Дэзирэ и вышла звонить.

Я долго звонила; звуки уносились вдаль, въ далекую даль! Они уносились туда, куда ушла сестра Дэзирэ…

Я звонила: мнѣ казалось, что колоколъ оповѣщалъ весь міръ о томъ, что умерла сестра Дэзирэ.

Я звонила еще и потому, что надѣялась, что въ окнѣ еще разъ покажется ея прекрасное лицо, и она скажетъ:

— Довольно! Довольно!

Мелани рѣзко вырвала веревку изъ моихъ рукъ и колоколъ, неправильно качнувшись, издалъ стонъ.

Мелани сказала мнѣ:

— Ты съ ума сошла, вотъ ужъ четверть часа, какъ ты звонишь!

Я отвѣтила:

— Сестра Дэзирэ умерла.

Вероника вмѣстѣ съ нами вошла въ комнату; она замѣтила, что бѣлая занавѣска не была задернута, и съ жестомъ презрѣнія сказала, что стыдно монахинѣ открывать свои волосы.

Мелани смахивала пальцами слезы, катившіяся по щекамъ. Ея голова все больше наклонялась на бокъ; и она сказала мнѣ совсѣмъ тихо:

— Она сейчасъ еще красивѣе, чѣмъ была прежде.

Солнце заливало теперь лучами кровать и покрывало умершую.

Весь день я оставалась возлѣ нея.

Нѣсколько монахинь пришло посмотрѣть на нее. Одна изъ нихъ закрыла ей лицо; но лишь только она ушла, я снова открыла его.

Мелани пришла провести ночь вмѣстѣ со мной возлѣ нея. Она закрыла окно, зажгла большую лампу для того, говорила она, чтобы сестра Дэзирэ не видала бы еще темноты.

* * *

Черезъ недѣлю Красивое-Око вошла въ кухню. Она сказала мнѣ, чтобъ я была готова къ отъѣзду въ тотъ же день. У ней на ладони было двѣ золотыя монеты, которыя она положила рядомъ на уголъ плиты и, тронувъ ихъ пальцемъ, сказала:

— Мать настоятельница даетъ вамъ сорокъ франковъ.

Я не хотѣла уѣхать, не попрощавшись съ Колеттой и Исмери, которыхъ я часто видѣла по ту сторону лужайки.

Но Мелани увѣрила, что онѣ презираютъ меня.

Колетта не понимала, какъ я до сихъ поръ еще не вышла замужъ, а Исмери не могла простить мнѣ мою любовь къ сестрѣ Мари-Любови.

Мелани проводила меня до двери. Проходя мимо старой скамьи, я замѣтила, что одна изъ ея ножекъ сломалась, и она упала однимъ концомъ въ траву.

У входа я встрѣтила женщину съ жесткимъ взглядомъ. Она сказала мнѣ властно:

— Я — твоя сестра.

Я не узнала ее.

Двѣнадцать лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались.

Едва мы вышли, она остановила меня рукой и голосомъ суровымъ, какъ ея глаза, спросила, сколько у меня денегъ.

Я показала ей двѣ золотыхъ монеты, которыя я только что получила.

— Въ такомъ случаѣ, — замѣтила она, — для тебя лучше остаться въ городѣ, гдѣ тебѣ легче найти работу.

На ходу она мнѣ сообщила, что замужемъ за земледѣльцемъ изъ окрестностей и не желаетъ создавать себѣ непріятностей изъ-за меня.

Мы подошли къ вокзалу.

Она потащила меня на перронъ, чтобы я помогла ей снести нѣсколько свертковъ; простилась со мной, когда ея поѣздъ двинулся; я осталась и смотрѣла, какъ онъ удалялся…