Маргарита Ангулемская и ее время - [52]

А пока ты не отделишься от них, я никогда не буду тебя считать ни христианином, ни даже честным человеком. Прощай.

Эти жесткие слова женевского диктатора произвели очень тяжелое впечатление на Русселя, но он не последовал совету своего прежнего друга и не отказался от своих новых обязанностей. Однако мы очень ошибемся, если будем объяснять этот поступок проповедника Маргариты какими-то материальными расчетами и побуждениями, совершенно чуждыми этому скромному, мягкому и бескорыстному человеку. Руссель не был ни теологом, ни догматиком: его интересовала не реформа доктрины, а исправление жизни посредством живой и теплой веры, которая «восстановляет сердца и порождает милосердие». Сам он был настоящим «добрым пастырем». Все, кто о нем писал, даже католики, не могли не признать, что он вел безупречно чистую жизнь и исполнял свои обязанности, как истинный ученик Христов. Главной его заботой было воспитание подрастающего поколения: «Если не учить детей, – говаривал он, – то нечего надеяться на будущее». Поэтому Руссель содействовал открытию школ, в которых не только сам преподавал, но еще по окончании уроков собирал вокруг себя подростков и своими беседами «пробуждал в них истинное религиозное чувство вместе с жаждой знания». Этими средствами он добился того, что Наварра, страна довольно дикая, сделалась цивилизованнее многих других областей Франции и была уже отчасти подготовлена к принятию Реформации, которую окончательно ввела в королевстве дочь Маргариты – Жанна д'Альбре.

Неистовый Кальвин заклеймил всех тех, кто не решался или не хотел открыто порвать с католицизмом. В этой категории он соединял вместе с Русселем и Маргариту, которая так же, как и ее друг-епископ, никогда не отрекалась формально от католичества и никогда не присоединялась формально же к протестантизму.

Уступки, сделанные Маргаритой и ее друзьями в пользу католических обрядов при богослужении, не успокоили католиков. Они продолжали видеть в королеве Наваррской и ее проповеднике ревностных пропагандистов «лютеровой ереси». В самом Беарне нашлись фанатичные враги религиозной терпимости и покровительства протестантизму. Во главе этой местной партии охранителей католичества стоял епископ Кондомский, который, насколько можно понять из писем Маргариты, не только проповедовал против нее самой, но и против Франциска, о котором он не стыдился повторять глупые и гадкие басни, ходившие тогда в Германии. Этого королева не могла стерпеть. Для разбирательства король прислал двух следователей – после того как Маргарита отправила ему письмо:

…Если бы оскорбили меня одну, мне приятнее было бы простить, нежели наказывать. Но оскорбление Вас не может быть прощено теми, для кого Вы – свет очей. Я надеюсь, что по приезде сюда Ваших коммиссаров Вас узнают в этой стране лучше и в ином виде, чем тот, в котором Вас желали здесь изобразить.

Епископу Кондомскому вскоре было предписано покинуть Беарн и удалиться в Блуа. Но родственники епископа и его единомышленники стали держать себя еще смелее и непочтительнее, не скрывая вражды к Маргарите. Те, кто хорошо относился к королеве, начали опасаться за ее жизнь, и королева «получила некоторые предостережения, что здесь очень в ходу всякие отравы». Она сама сообщает в письма к д'Изерне:

Поэтому я попросила короля Наваррского удалить из Нерака всех приверженцев епископа Кондомского на то время, что я пробуду здесь. Он устроил это совсем мирно, без шума и отдал приказ не нанимать новых слуг во дворец. Говорят, что монахи выдумали новое средство отравления посредством ладана, но этого я не боюсь, ибо с тех пор, как вы уехали, я чувствую себя так плохо… что все рождественские службы справлялись у нас в зале, а утреню и обедню я слушала, лежа в постели…

Однако даже всех этих предосторожностей оказалось недостаточно: нашелся какой-то злоумышленник, который пробрался во дворец с целью действительно отравить королеву, но он был вовремя схвачен и тут же признался в своем преступном намерении.

В начале 1540-х годов был обвинен в ереси и брошен в тюрьму Андреас Меланхтон, племянник знаменитого реформатора. Узнав об этом, королева тотчас же написала бордосскому парламенту, требуя, чтобы Меланхтона, как иностранца, немедленно выпустили. Не прошло и двух недель, как парламент ответил Маргарите, что узник уже бежал и что он находится на границе, но что если он вздумает вернуться – его постигнет жестокая казнь.

Все это была ложь. Парламент хотел таким образом успокоить королеву, чтобы она не вмешивалась в дальнейшее ведение этого дела, а Меланхтон между тем был только переведен из одной тюрьмы в другую. Но Маргарита не удовлетворилась теми официальными сведениями, которые ей прислали из Бордо, и вскоре узнала правду. Возмущенная тем, что ее хотели обмануть, и еще более обеспокоенная судьбой узника, за которого ее просил сам курфюрст Саксонский и два раза писал Филипп Меланхтон, Маргарита отправила письмо архиепископу Бордосскому, наместнику короля Наваррского. Архиепископ переслал это письмо в парламент, подчеркнув недопустимость заключения в тюрьму иностранного подданного. Однако парламент узника из тюрьмы не выпустил, хотя и смягчил свой приговор. Тогда Маргарита решилась действовать иначе.