Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма - [45]

– Ненаглядный мой! Минуты мои изочтены, скоро ты останешься единственною подпорою матери и сестры, владыкою царства Русского! Горько мне оставлять тебя, юного, неопытного юношу в эти смутные времена, постигшие отечество, когда престол колеблется, и венец Мономаха нетверд будет на голове твоей; прими же от меня последний завет мой, каким некогда покойная сестра, а твоя тетка напутствовала меня к престолу: владей царством Русским, будь отцом своего народа, защитником невинности, страхом врагов отечества, кормильцем… – Годунов не мог кончить, голова его опустилась на пуховое изголовье, и он едва внятным голосом произнес: – Патриарха, ради бога, скорее патриарха!

Вскоре явился патриарх, и начался обряд пострижения…

Чрез полчаса Борис принял схиму; прошло еще полчаса, и Бориса не стало. В это время царь-колокол на Иване Великом ударил к вечерней молитве.

Предсказание юродивой сбылось. Народ толпился пред дворцом; горестная молва мгновенно разнеслась по белокаменной, все с нетерпением ожидали роковой вести – и весть эта принесена: царь Борис скончался, и на осиротелый престол святой Руси возведен сын его, Феодор Борисович Годунов!..

Глава вторая. Лжедимитрий в Москве

Царствование Лжедимитрия. – Приезд государыни Марфы Феодоровны в Москву. – Юродивая. – Князь Василий Иванович Шуйский. – Марина Мнишек. – Опять юродивая. – Ее предсказания.

Наконец Лжедимитрий был в Москве, на престоле законных государей. БÓльшая половина верила выдуманной им сказке, будто бы он особенным случаем спасся от рук подкупленных Годуновым убийц, верила тому, что он есть истинный сын Иоанна Грозного. Некоторые сомневались в том; немногие знали, кто именно сидит на престоле, но никто не изъявлял мыслей своих вслух; Москва была уже свидетельницей безначалия, святая Русь претерпела много бедствий от иноземцев в то время, когда колебался престол ужасами междоусобия, и Москва повиновалась Лжедимитрию, и Русь молчала. Легко бы могло статься, что Лжедимитрий упрочил за собою престол, если бы умел или, лучше сказать, старался приобрести доверие и заслужить любовь народа русского. Но судьбы Всевышнего неисповедимы! Провидение бдило над нашим благословенным отечеством, и пославши в лице Самозванца предкам нашим наказание, уже приготовляло месть свою извергу, дерзнувшему принять имя венценосного мученика и бразды правления над святым царством: Самозванец, облагодетельствованный королем польским Сигизмундом и его вельможами, обязанный им своим необыкновенным возвышением, втайне дал королю, вельможам и иезуитам обещание ввести в России католическую веру, уступить Польше некоторые города, и в залог такого обещания предложил свою руку дочери сендомирского воеводы Мнишка – Марине. Вскоре по приезде Самозванца в Москву в Кремле открылся польский костел: иезуиты открыто проповедовали свое учение, носился слух, что сам Лжедимитрий держится латинской веры; это подтверждалось тем, что он носил польское платье, не ходил в русскую церковь, любил музыку, танцы и псовую охоту, обращался ласково с иноземцами, предпочитал поляков русским, прощал первым все их проступки и сквозь пальцы смотрел на их неистовства… Вот обстоятельства, которыми он возбудил против себя негодование москвичей: искра тлела, но таилась еще, ожидая ветра, – рано ли, поздно ли – пожар должен был вспыхнуть…

Москва готовилась к какому-то торжеству; на улицах и в Кремле было расставлено русское войско в парадных кафтанах и воины немецкой дружины в богатом вооружении с серебряными секирами. Толпы народа помещались за воинами. Все ожидали с нетерпением, пока начнется поезд из дворца. Это была встреча, приготовленная царице Марфе Феодоровне, матери царевича Димитрия, которая жила в заточении и, из Марии переименованная именем Марфы, влачила дни одинокой жизни в горести и скуке. Самозванец, желавший придать больше правдоподобия своей выдумке, как свидетельствуют некоторые, посылал своих приближенных людей в место заточения царицы с тайным поручением предложить ей возвращение в Москву и жизнь, свойственную матери русского государя, на том единственном условии, что она согласится торжественно признать его своим сыном. Последствия доказали, что предприятие Лжедимитрия удалось, хотя потом царица столь же торжественно отреклась от него, объясняя, что вынуждена была к подобному поступку своим горестным положением и страхом. Будем ли упрекать мы несчастную страдалицу в потворстве Самозванцу, зная все злоключения ее горестной жизни и принимая во внимание то обстоятельство, что ей уже ничего не оставалось делать в то время, когда вся Россия признала Лжедимитрия царем своим, или признать его сыном, или впасть еще в бÓльшее несчастие, которое бы неминуемо могло ее постигнуть, если бы она решилась изобличить обманщика?..

Поезд начался. Впереди ехал на белом, отличном коне Лжедимитрий, в польском кафтане голубого цвета, обложенном золотыми шнурами, наподобие венгерки; золотая ногайская сабля, с рукоятью, осыпанною дорогими каменьями, висела при бедре; желтые, с загнутыми носками, сапоги были окованы золотом, на голове у него была четырехугольная польская шапка, опушенная соболем и украшенная бриллиантовым пером, на плечах висела алая бархатная мантия, подбитая горностаем. По правую сторону Самозванца ехали боярин Петр Басманов и надворный подскарбий Афанасий Власьев; по левую – несколько польских панов. Поезд заключали польские латники с барсовыми на плечах шкурами, которые заменяли мантии и были украшены огромными крыльями, и взвод немецкой дружины… Самозванец, проезжая по улицам, приветливо кланялся народу, войска отдавали ему честь, роговая музыка гремела, и раздавались крики: «Да здравствует государь наш и царь Димитрий Иванович всея Русии на многия лета!»