Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма - [42]
Было уже далеко за полночь, но во всей Москве горели огни; готовились к какому-то великому действию. С рассветом дня раздался во всей столице торжественный звук колоколов, и белокаменная пришла в движение. Все храмы и дома отворились; народ теснился на площадях. Патриарх и владыки несли иконы, знаменитые славными воспоминаниями, Владимирскую и Донскую, как святые знамена отечества; за клиром шли синклит, двор, воинство, приказы, выборы городов; за ними устремились и все жители московские, граждане и чернь, жены и дети… вся торжественная процессия отправилась к Новодевичьему монастырю.
В это время Годунов сидел в келье сестры своей и, по-видимому, удивленный торжественным звуком колоколов, бросил вопросительный взгляд на венценосную монахиню…
– Ты спрашиваешь меня о причине этого звона, – сказала Ирина, – но тебе, Борис Федорыч, должно быть известно это лучше меня! Брат! Мне жаль тебя! Жаль как брата, которого выносила мать в одной со мною утробе; знаешь ли ты, какое тяжкое бремя предстоит тебе? Ты умен, ты опытен, искусен в науке государственного управления и потому должен понимать вполне всю тягость этой обязанности…
Годунов сделал движение, как бы желая отвечать; но царица остановила его:
– Выслушай прежде меня! Ты мог скрыть от народа свои сокровенные мысли, ты умел ослепить его, но я все вижу, все знаю: тебя прельщает царский венец, и ты его получишь; скажи же мне, хорошо ли обдумал ты свой поступок, заглянул ли ты в прошедшее, разгадал ли будущее, наконец уверен ли ты в том, что никогда слеза раскаяния не омрачит светлых дней твоей жизни?.. Если мысль эта не приходила тебе в голову, то обдумай теперь, еще есть время!..
– Поздно, матушка-царица; спустя лето в лес по малину не ходят! – раздался позади них голос. Царица и Годунов с удивлением оглянулись – пред ними была юродивая. – Эх! Матушка-царица, – продолжала Агафья, улыбаясь, – хочешь ты переговорить Федорыча, ведь он у нас на Руси слывет первым грамотником, так уж где нам с ним речи разводить?.. Да и то сказать, бог с ним, не мы в деле, не мы и в ответе!
– Что ты хочешь сказать этим, Агафья? – спросил Годунов, глядя ласково на таинственную женщину.
– Ничего, Федорыч, ничего! – отвечала простодушно юродивая. – Ведь сегодня тебя патриарх святой благословит на царство, так вот я и пришла тебя поздравить, авось как будешь царем, не позабудешь и меня, горемычную, дашь теплый уголок. He грех, родимый, право не грех приютить меня, ведь, по твоей милости мне в Углич-то и глаз нельзя показать. Жаль, что Михайлушко-то не увернулся от угличан, теперь и ему бы от тебя было тепленько, небось пожаловал бы его князем, наградил бы казной, посадил в думу, никто бы и намекнуть не смел, что руки-то у него в крови…
Годунов побледнел и, желая скрыть свое смущение, спросил:
– Что делается в Москве, Агафьюшка?
– Уж будто ты и не смекаешь, Федорыч, – отвечала юродивая, – полно, родимый, хитрить передо мною; Агафья человек слепой, неграмотный. Вестимо что делается: патриарх с иконами, чины и народ идут сюда, да знать уж и близко, слышишь, и в монастыре затрезвонили.
В самом деле на колокольне монастыря начался звон, и Борис, схвативши шапку, оставил келью…
Торжественная процессия, предводительствуемая патриархом Иовом, остановилась перед воротами монастыря. Навстречу патриарху вынесли икону Смоленской Богоматери, за сим образом шел и Годунов, как бы изумленный столь необыкновенно торжественным церковным сходом, пал ниц перед иконою Владимирскою, обливался слезами и воскликнул:
– О Мати Божия! Что виною Твоего подвига? Сохрани, сохрани меня под кровом Твоим!.. – Потом он обратился к Иову и с видом укоризны сказал ему: – Пастырь великий! Ты дашь ответ Богу!
– Сын возлюбленный! – отвечал патриарх. – Не снедай себя печалию, поверь Провидению!
Сказавши это, патриарх пошел в церковь святой обители с духовенством и людьми знатнейшими, народ стоял в ограде и вне монастыря, занимая все пространство Девичьего поля. Отпевши собором литургию, патриарх снова начал убеждать Бориса не отвергать короны – но тщетно; тогда Иов приказал нести иконы к келье царицы и там со всеми святителями и чинами упал до земли. В то же мгновение, по данному знаку, все бесчисленное множество людей, в кельях, в ограде и вне монастыря, упало на колени с воплем неслыханным: все требовали царя, отца, Бориса! Матери кинули на землю детей, грудных младенцев, и не слышали их крика!.. Никто не возьмется решить, что превышало, лицемерие Годунова или всеобщее усердие; знаменитый историограф нам говорит, что в эту минуту искренность побеждала притворство, что вдохновение действовало и на разумных, и на самих лицемеров!..
Патриарх, чины и народ умоляли царицу, которая, быв до того времени нечувствительною, вдруг прослезилась и сказала:
– По изволению Всесильного Бога и Пречистыя Девы Марии, возьмите у меня единородного брата на царство, в утоление народного плача. Да исполнится желание сердец ваших, ко счастию России! Благословляю избранного вами и передаю Отцу Небесному, Богоматери, Святым Угодникам Московским, и тебе, патриарху, и вам, святители, и вам, бояре!.. Да заступит мое место на престоле!..
