Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма - [21]

Иоанн не обратил внимания на грубое обращение толстяка.

– Могу ли я видеть Василья Степановича?

– Нет, не можешь, а если имеешь какую надобность, так можешь объявить нам: мы исправляем теперь должность дворецкого. – При этих словах мужик важно погладил свою бороду и значительно улыбнулся.

– Почему же я не могу видеть самого Василья Степановича?

– А потому, что он во дворце; ведь сегодня назначена свадьба.

– Какая же свадьба?

– Да что ты, молодец, белены, что ли, объелся? Об этом вся Русь знает от мала до велика: я оставил дома трехлетнего сынишку, которого так же, как и меня, зовут Фалалеем, – это родовое наше имя, – ну так поди, спроси его, какая нынешний день свадьба? И тот тебе ответит: Василий Степанович Собакин отдает, дескать, за великого государя единородную дщерь свою Марфу Васильевну.

– Марфу Васильевну, Марфу Васильевну, говоришь ты? – вскричал Иоанн, схвативши руку рассказчика. – Ради бога повтори, уверь меня, что Марфа Васильевна будет царицей московской!

Толстяк в испуге отскочил от Иоанна.

– Да что ты, – сказал он, – или и впрямь рехнулся! Что мне за неволя уверять тебя? Верь или не верь – Марфа Васильевна все-таки будет царицею.

– Как же, – спросил Иоанн, опомнившись, – у нас в Новгороде носился слух, что государь Иван Васильевич выбрал себе в супруги питомицу Василья Степановича, сиротку Наталью?

– Мало ли что болтают, язык без костей, гнется; ну да и то сказать, Наталья Степановна тоже в девках не засидится: сегодня сыграем свадьбу Марфы Васильевны, а послезавтра и Наталью Степановну запродадим, – у ней также есть жених завидный, приближенный боярин великого государя.

Иоанн задрожал.

– Что говоришь ты? – вскричал он, но, спохватившись, старался улыбнуться и ласково проговорил. – Да ведь, кажись, она была уже просватана?

– Да! Когда-то Василий Степанович думал выдать ее за сына ладожского наместника, а уж теперь, не взыщи нареченный женишок, тесть государев найдет своей воспитаннице почище сокола. Третьего дня ударили уже по рукам и благословили образом. Да если правду сказать, так первый-то жених незавидный, чуть ли был не с придурью, а теперь, говорят, совсем спятил, и Наталья Степановна о нем позабыла.

Иоанн едва держался на ногах; он хотел еще продолжать вопросы, но толстяк махнул рукой и удалился.

Юноша сбежал с крыльца, сел на лошадь и поехал шагом. Дорогою он спрашивал прохожих, где живет боярин Малюта Скуратов, начальник дружины, которую называют опричниками.

Глава IV

Еврей. – Его занятия. – Незнакомец. – Разбойники после кровавого промысла. – Атаман. – Несчастная минута жида. – Опять незнакомец. – Это она!

В самой отдаленной части Новгорода, неподалеку от мрачного кладбища, стояла ветхая полуразвалившаяся хижина; от времени она пошатнулась на сторону, и каждый порыв ветра грозил ей совершенным разрушением; клочки соломы, висевшие кое-где, свидетельствовали о бывшей некогда кровле.

Было около полуночи. Темнота свинцовыми крыльями облегла землю; на мрачном небе ни одной звездочки. Внутри хижины, в грязной избе, за обломком стола сидел человек не старых лет, странная одежда его, небольшая ермолка на голове и два клочка черных нечесаных волос доказывала, что это был еврей. Ночник издавал тусклый свет и трепетал от ветра, который прорывался со свистом сквозь огромные щели хижины. Вся принадлежность избы состояла в вышеописанном обломке стола и старой полуизломанной скамейке, на которой сидел жид. Он держал в костлявых руках золотую монету и поминутно то потирал ее о кусок лежавшего перед ним сукна, то взвешивал, прислушиваясь к шуму дождя, который стучал в обтянутое пузырем окно и по временам сквозь потолок падал крупными каплями во внутренность избы; вдруг сколоченная из досок дверь зашаталась от сильного стука, который прервал занятие еврея; сухое впалое лицо его ужасно искривилось от страха, и золотая монета нырнула в длинный карман; робко отворил он дверь и, согнувшись, ожидал развязки. В избу вошел молодой человек прекрасной наружности, в польском кунтуше[19]; четырехугольная шапка покрывала его голову; кривая ногайская сабля с золотою замысловатой рукоятью висела на боку; дождь ручьями лил с его косматой бурки, которую он, вошедши, бросил, и, несмотря на низкие поклоны жида, сел на скамью. Несколько минут продолжалось молчание.

– Сцо повелит пан от бедного зыдка? – спросил наконец еврей дрожащим голосом.

– Отвечай прежде на мой вопрос: тебя зовут Соломон – так ли?

– Падам до ног ясновельмознего, тоць-в-тоць бедный Соломон, не маю ни единого гроса, а маю зенку, та маленьких дзиток, зиву соби бедно, бьюсь як рыба об лед и бозусь Богом отцев моих, сце не маю полузки! – Говоря это, он схватился за карман, как бы боясь, что золотая монета выпрыгнет оттуда и изобличит его во лжи.

– Ты был прежде в Литве? – продолжал молодой незнакомец, не слушая его.

– Якзе, якзе, пане!

– И три года только в Новгороде?

– Тоць-в-тоць, пане.

– Так и есть – тебя-то мне и надобно.

– О! Веймир, веймир! – завопил жид плачевным голосом. – Сцо то есть, присла зыдку халепа… я узе сказал вельмознему – у меня нет ни полузки, зовсим раззорился, не маю на сцо купить хлиба для бедных дзиток.