Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма - [2]
– Не уходи так скоро, не убегай от меня! – сказал я ей. – Прежде выслушай и после будь судьбой моей; но знай, что одно твое слово или сделает меня счастливейшим человеком в свете, или безнадежным сиротою!.. Так, красавица! Один взор твой решил мою участь: я люблю тебя, люблю более моей жизни! Скажи, захочешь ли принадлежать мне?.. Ты молчишь, ты плачешь. Прости! Я оскорбил тебя, я сделал дурно, необдуманно – прости!
Я хотел идти, но она остановила меня; рука моя невольно обвилась около ее стана, красавица склонила свою голову на грудь ко мне, роковое «да!» вырвалось, и я с розовых губ ее сорвал пламенный поцелуй первой любви.
– Наталья Степановна, Наталья Степановна! – раздался в саду голос; девушка стыдливо опустила глаза.
– Это матушка зовет меня, – сказала она, – прощай!
– Неужели эта разлука будет вечна? Неужели мы никогда более не увидимся? – сказал я. – Неужели ты меня забудешь?
– Нет, нет, никогда! – прошептала она.
– Наталья Степановна! – раздался опять голос близ нас, и я поспешил удалиться из сада.
На другой день в такое же время я был уже у плетня и нашел незнакомку одну на дерновой скамье. После взаимных вопросов и обещаний я узнал, что Наталья круглая сирота, воспитанная Василием Степановичем Собакиным, богатым купцом новгородским. Клятва в верности заключила наше свидание, мы расстались. Вскоре я уехал из Новгорода и уже скоро год, как не слыхал ничего о Наталье; а кто знает, чтÓ могло случиться в это время?.. Вот, родитель мой, причина моей задумчивости. Вот о чем грущу я и чтÓ скрывал в глубине души своей, боясь твоих упреков.
– Иоанн, ты худо знаешь сердце отца, когда не уверен в любви его! – сказал наместник, ласково взглянув на юношу. – Неужели ты думал, что ничтожное честолюбие или звон золота для меня дороже благополучия сына? Вот тебе рука моя – Наталья будет твоею женою, если она еще свободна. По крайней мере скажи: знает ли дядя о любви твоей?
– Нет, батюшка, я скрывал ее до сих пор от всех, как драгоценное сокровище; я боялся открыть людям сокровенные чувства сердца: они не оценили бы их, они не умели бы оценить!
– Страсть ослепила тебя, сын мой! Но не должно быть столь несправедливым. Ты знаешь, дядя твой уже десять лет тысяцким в Новгороде, всеми любим и тебя любит без ума. Поживи недельку со мной и потом, с Богом, поезжай в Новгород; я дам тебе грамоту, и поверь, что дядя устроит твое счастье. Я уже стар, стою одною ногой в могиле и не мне пировать на твоей свадьбе: по крайней мере буду молить Всевышнего, да не лишит Он меня последней радости – увидеть тебя еще раз, умереть на руках твоих, и молодая жена твоя закроет мне глаза!..
Глава II
Сиротка Наталья. – Марфа Васильевна Собакина. – Разговор Натальи с мамой. – Еще признание. – Незнакомец. – Суеверие. – Нечистый.
Почитаю за нужное перенести вас мысленно, мои читатели, в Великий Новгород, чтобы познакомиться несколько с героинею моего романа. Наталья, известная в доме купца Собакина под именем сиротки, была дочь псковского купца; лишившись родителей еще в младенчестве, она была призрена крестным отцом своим и воспитывалась вместе с дочерью своего благодетеля, Марфою Васильевною, бывшею впоследствии супругою царя Иоанна Васильевича Грозного. Марфа также лишилась матери в детстве, и потому две сиротки, порученные попечениям мамок, были связаны неразрывными узами дружбы.
Послушаем разговор, который происходил в девичьем тереме между старухою-мамкою и Натальею:
– Да полно же кручиниться, мое красное солнышко, моя белая лебедушка! Погляди, уж ты сама на себя не походишь: пропал румянец с белого личика, потускнели твои очи ясные; все плачешь да грустишь… а по чем? Бог весть! Уж подлинно Господне наказанье, худой человек сглазил; да постой, ужо, как будешь ложиться почивать, я спрысну тебя святой Богоявленской водицей[2], и все пройдет! – так говорила Пахомовна, старая мамка, своей питомице, которая сидела у разноцветного узорчатого окна светлицы и задумчиво смотрела вдаль. Девушка не отвечала ничего на вопрос старухи, которая продолжала скороговоркою: – Охо, хо, хо! Глаз злого человека хуже болезни лихоманки[3], чтобы ему лопнуть, проклятому, чтобы тому, кто тебя сглазил, мое нещечко, ни дна ни покрышки, чтобы… Да я и сама не дура! Завтра же схожу к куму Авдеичу и поклонюсь ему; он не последний ворожейка – знает всю подноготную, даст мне наговоренной водицы[4], и ты, моя пташечка, опять запоешь, будешь весела…
– Нет, мамушка! – прервала ее Наталья. – Я, знать, никогда не буду счастлива, разве в могиле! – И слезы повисли на длинных черных ее ресницах.
