Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма - [12]

– Бог весть, кто он такой и откуда пришел: эти гусляры, не при вас будь сказано, такие чародеи, что спаси Господи и помилуй! Вот мне, – опомнясь, сказывала кума моя Кузминишна.

– Перестань болтать, где тебя не спрашивают! – возразил сердито Собакин. – Ввести его!

Девушка удалилась, и чрез несколько времени гусляр вошел в светлицу: это был человек высокого роста, плотный; длинные седые волосы почти скрывали лицо его; проницательные глаза сверкали из-под нависших бровей; на нем был надет черный смурый армяк, подпоясанный красным кушаком; за плечами на ремне висели гусли. Остановившись у дверей, он быстрым взглядом окинул все собрание, и значительный взор его остановился на Иоанне; но это было делом одного мгновения: старик тотчас принял смиренный вид и, поклонившись, сказал:

– Мир владыке дома, согласие и любовь жениху с невестою, а мне милость боярскую да добрую чару зелена вина!

– Спасибо, добрый человек, – отвечал Собакин. – Откуда ты идешь, куда путь держишь?

– Много, боярин, постранствовал на белом свете, много натерпелся горя и несчастья, теперь увеселяю честных господ своими песнями и сказками, тем и кормлюсь, иду из Москвы, куда – и сам не знаю!

– Где же твоя родина, старинушка? – спросил его один из гостей.

– Родина моя там, где есть добрые люди да кусок хлеба…

– Как же ты узнал, что мы затеваем пир? – спросил Собакин гусляра.

– И, боярин, боярин! – отвечал тот, несколько смутившись. – Слухом земля полнится!

– Ну чем же ты повеселишь нас? – закричал тысяцкий. – Песенку споешь или скажешь сказку?..

– Что позволит твоя милость, боярин, за нами дело не станет: и сказочку скажем, и песенку споем!

– Ну, так начинай же с песни!..

Старик перевернул гусли, ударил по струнам и мужественным голосом запел:

Не кукушечка во сыром бору кукует,

He соловьюшко в зеленом саду свищет,

Добрый молодец, сидя в тереме, плачет,

Плачет горько, света Божьего не видит;

Как задумал добрый молодец жениться,

Полюбилась добру молодцу девица;

Но отец у красной девицы богатый,

А у молодца нет ни серебра, ни злата,

Нет ни соболей, ни камней самоцветных…

Нет друзей и нет родни богатой!..

У него один товарищ меч булатный…

– Ну уж песня! – прервала с досадою Пахомовна, которой очень не нравилось присутствие гусляра. – Не мог найти повеселее, а еще скоморохом называешься; то ли дело, как я была молода, то-то певала!

– Что было, то сплыло, бабушка, а теперь и спела бы, да небольно запоется, как во рту половины зубов не досчитаешься; почему же нам знать искусство твоей милости, может, ты певала и хуже нас, грешных…

Пахомовна задрожала от злости, гром брани ее готов был разразиться над головой бедного гусляра, но тысяцкий предупредил ее.

– Этакой разбойник и впрямь поставил ни во что старуху! – сказал он, хохоча от души. – Да молчи, Пахомовна, мы ему сейчас отплатим. Эй вы, подайте-ко певцу хорошую чарку меда!..

– Благодарю на милости, но я хотел бы выпить из рук жениха и пожелать ему и невесте счастия! – сказал гусляр, поклонившись.

– И то дело, ну-ка, племянник, угости его, – возразил тысяцкий, обращаясь к Иоанну.

Сей последний налил кубок и, подавая старику, ласково сказал:

– Кушай на здоровье!..

Гусляр поднял кубок над головою и важно проговорил:

– Сколько капель в этом кубке, столько лет жить жениху и невесте, не знать ни горя, ни печали, радоваться и веселиться да не забывать и нас, стариков!.. А более всего, – произнес он вполголоса так, что одному Иоанну слышны были слова его, а более всего помнить атамана Грозу.

Иоанн вздрогнул, начал вглядываться в черты таинственного старика и с удивлением узнал в нем Владимира…

Глава IX

Кладбище. – Тень. – Опять атаман Гроза. – Совещание. – Ужасная весть. – Намерения Иоанна Грозного. – Вера в Провидение.

Полночь. Черные тучи облегали небосклон, сильные раскаты грома, как звук призывной трубы, потрясали землю; фиолетовые молнии бороздили облака; шум дождя, свист ветра и завывание бури, мешаясь вместе, производили страшную дисгармонию. Каждый проблеск молнии освещал кресты кладбища, неподалеку виднелась ветхая деревянная церковь, которой поросшая мхом кровля придавала особенную мрачность. Сердитый Волхов бушевал в берегах своих и кипел бесчисленным множеством синих волн, которые, воздымаясь, подобно исполинам, на поверхности влажной стихии, лопались и дробились от сильных порывов ветра. На берегу реки под тремя дубами, вершины которых, нагнувшись, тонули в кипящих водах, стоял неподвижно человек, закутанный в охабень, и ужасная игра природы нимало его не трогала; запоздалый путник почел бы его за привидение, которое, будучи связано на земле каким-нибудь обетом или обремененное проклятием, встает из могилы и бродит в полночный час, ища спасителя, который примирит его с небом и землею. Между тем буря мало-помалу утихала; повеял благотворный ветер юга, облака начали расходиться, удары грома стали отдаленнее, проблески молнии реже и дождь перестал; вскоре луна с мириадами своих спутников явилась на лазурном своде; прохладный ветер играл ожемчуженными листочками деревьев, и величавый Волхов разостлался скатертью. Незнакомец с беспокойством смотрел во все стороны, как будто кого поджидая, и изредка топал ногою от нетерпения. Это был Владимир. Пришедши раньше на условленное место и ожидая долго Иоанна, он уже начинал думать, что юноша не сдержит своего слова, как кто-то показался вдали.