Манюськины - [8]

— Ничего не знаю и ничего не помню! Еврей он был или еще кто! Я и понятия тогда об этом не имела! — стала оправдываться бабка. — Веселый был да на гитаре играл! Все девки за ним бегали! И вообще, мне надо к Светке идти! Расшумелся! А если лялька проснется?! Об этом подумали?! — и быстро прошмыгнула обратно за ширму.

— Бабуля — крепкий орешек! — констатировал Санька. — Мы ей должны в ножки поклониться, что такого дедка толкового выбрала!

— Ну, ну, не забывайся! — осадил сына Манюськин.

— А ты, батя, если бы национальному вопросу больше внимания уделял, может, и выиграл бы тогда выборы! — парировал выпад Санька. — Человека интересуют три вещи! Деньги, секс и национальный вопрос! — на мгновение задумался. — Пожалуй, еще здоровье. Без него все остальное ни к чему! — мудро закончил он.

— Правильно, сыночка! И еще — крепкая дружная семья! Для женщины — это в первую очередь! — добавила Манюськина. — А некоторые этого не понимают!

— Это еще что за намеки?! — снова стал закипать Манюськин.

— Это, пап, в философском смысле! И я с этим полностью согласен, — встал на сторону матери Санька. — Об этом еще Энгельс писал!

— Ты, что и Энгельса читал? — поинтересовался подозрительно Манюськин.

Санька уклончиво пожал плечами.

А Манюськин снова неожиданно нырнул в ностальгические воспоминания. Припомнилось, как в классе шестом Фонарев обозвал его жидом. Он тогда сильно удивился, вроде не за что, но все же счел это за оскорбление. И они тогда с Епиходом и Глобовым, как следует, проучили Фонаря и его компанию. Хотя и были в меньшинстве… Ему захотелось рассказать это Саньке в качестве нравоучения, но он только произнес:

— Запомни, Санек! Врага побеждают не числом, а умением!

— Суворов! Полностью согласен! — моментально отреагировал тот, хотя заявление было явно не в тему. Но отец часто выдавал такое, минуя промежуточные умозаключения.

— Надо Иван Иваныча заставить, чтоб он нас прописал на свою жилплощадь… — задумчиво стал рассуждать вслух Манюськин. — Иначе опять все сорвется, как с выборáми! — вспомнив, заскрипел зубами от досады. — Из-за паспорта этого проклятого!

— С выборами, — тихо, как бы для себя, поправил его Санька.

— Что? — не расслышал глава семьи.

— Ничего, это я так, о своем, — решил больше не дразнить быка Санька. — Да, еще вот важный момент, отец! Соломон Абрамыч пишет про кошерную пищу. Так что теперь мы с тобой свинины ни-ни!

— Это еще, с какой стати? Ну, уж нет! Может, уже и щей кислых нельзя?

— Про щи не скажу, а вот мацу на пасху есть будем! Это факт! Я как-то пробовал, вполне сносная штука, особенно если с маслом.

«Маца с маслом?» — отупело повторил про себя Манюськин, а вслух громко произнес:

— Так, все! Я из-за вас Луис… Ролан? Один хрен! Важный турнир пропускаю! — и снова уставился в телевизор.

Каждый стал думать о своем. Санька стал решать, куда лучше после школы поступать, в Гарвард… или в Йельский университет? И что пора нырнуть во всемирную паутину и навести там справки по всем этим вопросам.

Манюськина же стала мечтать о коттеджах, морских круизах и что одеваться теперь будет только в самых модных бутиках. Достала из сумки журнал «Космополитен», который ей дала на время свояченица двоюродной сестры Глобовой, ну та, из бани, и углубилась в его изучение. Хотя в нем было много чего неприличного, так ее предупредила владелица.

Манюськину же не терпелось обо всем рассказать Епиходу. И обмозговать с ним ситуацию за кружечкой пива. Тем более что Епиход, как оказалось, тоже еврей, как и он, Манюськин.

— Так, черт! Я же договорился встретиться с Епиходом! Чуть не забыл! — резко вскочил Манюськин, чем немного напугал супругу. — Я ненадолго! — с этими словами он выскользнул из дома, а точнее из уха Иван Иваныча.

— Отец, мам, сегодня тепленький придет, — констатировал Санька. — Но ты его не пили, от такого, у кого хочешь, крыша поедет. Он еще молодцом держался. Я даже не ожидал!

— Что, сынок, с деньгами делать-то будем? Ты как думаешь?

— Об этом, мамуль, пока рано думать! Дело нам предстоит непростое, тут, как я понимаю, фифти-фифти, а если попросту, пятьдесят на пятьдесят.

— И то, правда, Санечка! Да и не в одних деньгах счастье, — она обняла сына и тихонько запела. Слух у нее был отменный, да и голос неплохой: «И в степи-и глухой за-амерза-ал ямщи-ик…» Металось, билось эхо в крутых сводах уха Иван Иваныча.