Маньяк - [7]

***

Aернувшись в Отдел по особо тяжким преступлениям, Эме Бришо удрученно посмотрел на свои покупки.

- Вот увидишь, что мой отпуск накроется, - заныл он. - Стоило мне впервые собраться в горы, и черт принес этого психа!

Он неприязненно посмотрел на Корантэна.

- Тебе, конечно, на это наплевать. Ты всегда живешь сегодняшним днем и не строишь никаких планов.

Не обращая на его слова внимания, Корантэн набрал номер канцелярии.

- Я займусь сочинением планов в Ла-Боли, - сказал он. - Странно будет, если там мне не представится подходящий случай.

В отчаянии Бришо втянул голову в плечи. Он отлично понял, какой подходящий случай имел в виду его непосредственный шеф. Речь, конечно же, не шла о том, чтобы снять маленький уютный домик, где они будут жить. Борису Корантэну никогда не приходилось ломать голову по поводу жилья. Он был просто убежден, что повсюду в мире полным полно уютных постелек, в которых лежат пышнотелые дамочки и только и ждут, чтобы некий Борис Корантэн пришел и самодовольно развалился рядом с ними.

Глава третья

Модный курорт Ла-Боль, расположенный в западной части Сен-Назера, вдоль самого прекрасного пляжа в Европе (протяженностью девять километров), у входа в устье Луары, считался последним пристанищем для добропорядочной буржуазии в период отпусков. Город честно заслужил эту репутацию. Он полностью соответствовал странным и незыблемым правилам, по которым спроектировано большинство европейских столиц: западную часть занимали богатые кварталы район Пулигена, кварталы простолюдинов находились в восточной части - район Порнише. В соответствии с этой топографией казино размещалось в западной части города, в районе аристократических кварталов. По этим улицам нередко бесшумно проплывают "роллс-ройсы" в окружении "ягуаров". Административные здания и аэропорт - как любят писать газеты, источник звукового загрязнения окружающей среды - находятся в восточной части города. Граница между обеими частями условно проходит неподалеку от железнодорожного вокзала Эскуолак, соседствующего с бойнями на улице Жана Мермоза. А второй вокзал и вовсе находится в восточной части города и называется Ла- Боль-ле-Пин.

Как опытный бретонец, который все-таки успел в юности прокатиться пару раз от Одьерна до "Берега любви" (так туристы называют прибрежные кварталы Ла-Боли), Борис Корантэн сразу же разобрался с адресом. И сделал надлежащий вывод: люди, снимающие на июль виллу на улице Гномов, в непосредственной близости от парка Дриад, вряд ли принадлежат к высшему свету. Вывод тем более интересный, что виллу снял именно Жильбер Маринье, бывший главный бухгалтер "СЕКАМИ", то бишь фирмы, расположенной в пригороде Сен-Себастьян-сюр-Луар. Отнюдь не аристократ, в ночь своей смерти он принял самое модное на нынешний день в Лос-Анджелесе возбуждающее средство, о существовании которого едва ли подозревало большинство шалопаев из богатых кварталов Ла-Боли.

Вилла называлась "Ла Розетт" и имела форму мельничного жернова, накрытого баскской крышей. Стены кирпично-красного цвета, окна с ярко-зелеными ставнями.

Перед домом разбит чахлый садик, обнесенный типично бретонской оградкой, выкрашенной в кричащий синий цвет. Несколько кустов тамариска и жимолости, обвивающей беседку, в которой семья, должно быть, жарила мясо на мангале. Еще до смерти Маринье... По краям росли кусты роз, изрядно побитые мучнистой росой. В глубине сада, ближе к сарайчику для всякого хлама, за которым виднелся дом в чисто испанском стиле, раскачивались на ветру несколько худосочных приморских сосен. Сразу ?6 видно было, что улица эта оживает лишь в период отпусков, когда на ней появляется толпа ребятишек, раскатывающих на роликовых досках, что зимой здесь должны царить тоска и уныние, усугубляемые солеными декабрьскими штормами. Такова извечная реальность курортных городков, наполняющихся жизнью лишь два-три месяца в году и почти вымирающих на все остальное время.

Корантэн подергал за цепочку возле почтового ящика и услышал серебряный звон колокольчика. Он был приятно изумлен, увидев мадам Маринье: вдова негодяя была просто красавица.

***

Oсталым жестом Франсуаза Маринье подтолкнула к дверям шестилетнего Марка, младшего из двух ее детей.

- Иди поиграй в песочнице с Карин, - печально сказала она. - И прошу тебя, не балуйся.

Черноволосый мальчуган, похожий как две капли воды на отца (Корантэн не поленился хорошенько изучить фотографии в деле), нехотя вышел из комнаты. Оставшись наедине с полицейским, Франсуаза Маринье положила ногу на ногу и прикрыла колени плиссированной цветной юбкой. Гардероб ее довершала простенькая белая блузка. На лице не было и намека на косметику: застывшая маска безразличия и непричастности ко всему происходящему. Светлые с рыжинкой волосы едва причесаны: впустив Корантэна, Франсуаза извинилась, что не успела привести себя в порядок.

Хотя разговаривала она подчеркнуто вежливо, Корантэн мог поклясться, что Франсуаза испытала ужасный шок, который еще далеко не прошел. Он подумал об унизительной пытке, которой она подвергалась последние трое суток. Бесконечные допросы полицейских из Сен-Назера, затем своих, местных, из Ла-Боли, беседы с жандармами, да и журналисты, должно быть, уже начинают на нее наседать...