Мандат - [8]
— Бей их!
Из кучки кулаков его поддержали:
— Бей! Бей!
И опять дрогнула толпа, подалась вперед.
Комиссар раскинул руки в стороны, будто этим жестом мог сдержать толпу. Медленно и неотвратимо она надвигалась на Глеба.
— Ба-атя! — донеслось от обоза, и Глеб-старший, не спускавший глаз с переднего ряда людей, услышал за собой быстрые шаги сына.
Глебка поднырнул под поднятую руку отца и встал перед ним.
— Бей! Бей! — надрывались кулаки, но с места не сходили.
Один верзила был уже у самых подвод и орал что-то.
— Люди! — зычно крикнул Глеб-старший. — Кого бить собрались? Его, что ли? — он опустил руки на Глебкины плечи. — Или других таких же? Их в Питере — тысячи, голодных и холодных!.. Нас убьете — их убьете. Потому что хлеб — для них!
— Наплодили нищих, а теперя на чужое заритесь!
— Докомиссарились, работнички христовы!
— Они ворованое везут, а мы свое до дома доставить не можем!
Эти выкрики летели не из кучки кулаков, а из толпы, и Глеб-старший обрадовался: когда начинаются переговоры — пусть даже в таком духе, — опасность уменьшается.
— А ну, поговорим по душам! — крикнул он. — Слушать будете?
Громкий свист прорезал воздух.
— Ре-ежь! Круши-и! — раздался истерический вопль верзилы, и тотчас грохнул выстрел.
Наступила напряженная тишина. Стало слышно, как булькает вода в сваях.
Глеб-старший повернулся к обозу, спросил грозно:
— Кто стрелял?
У передней подводы виднелся Архип с винтовкой, шагах в трех от него — верзила с ножом в руке. Возчик стоял на мешках и, широко расставив ноги, держал наготове кнут.
— Кто стрелял? — повторил Глеб-старший.
— Это я, Глеб Прохорыч! — отозвался Архип и добавил — В воздух… Ты посмотри! — он ткнул дулом винтовки в мешки.
И только теперь оба Глеба и передние ряды людей увидели, что два мешка разрезаны и зерно струйками льется на землю.
Глебка бросился к телеге. За ним пошел Глеб-старший. Двинулась и толпа. Глебка попытался руками зажать прорези в мешках, но зерно сочилось сквозь пальцы. Тогда он заткнул одну дырку своей шапкой, а к другому мешку прислонился спиной и ненавидящим взглядом уставился на верзилу, который замер под дулом винтовки Архипа.
Глеб-старший отвел рукой винтовку, посмотрел на кучку просыпавшегося в грязь зерна, с болью сказал верзиле:
— Сколько хлеба загубил! По теперешней питерской норме — это недельный паек на такую, как у него, семью! — он кивнул головой на Архипа. — А у него девять душ — мал-мала меньше! Они хлеба досыта не едали! А ты его в грязь! Стрелять таких подлецов мало!
— Это меня-то стрелять! — взвизгнул верзила. — За нашу-то мужицкую хлебушку? Кто его растил? Ты?
— Хотел говорить — ну и говори! — послышалось из толпы, окружавшей подводу. — Говори! Послушаем!
— Я не растил! — произнес Глеб-старший. — Но…
— Занокал! — перебил его верзила и крикнул: — Братья мешочники! Вы честно по фунтику хлеб выменивали, а он телегами его хапает! У нас добро отбирает, да и у вас доходы из карманов вытаскивает! Он полные теплушки в город повезет, а вы со своими мешками на платформе под дождем гнить будете!
Разноголосый яростный рев взлетел над обозом, но отдаленный паровозный гудок, донесшийся от железной дороги, заткнул рты и сдернул людей с места.
— Идет!
— Поезд идет!
Под эти радостные возгласы мешочники устремились к станции. По толпе точно частым гребешком прошлись и начисто вычесали спекулянтов.
Воспользовавшись сумятицей, верзила приподнял нож и шагнул сзади к Глебу-старшему.
— Батя! — предупреждающе крикнул Глебка.
Глеб-старший искоса глянул на верзилу, придвинул коробку маузера поближе к правой руке и спокойно сказал:
— Спрячь! Есть у меня грех: я шутки иной раз плохо понимаю!
Отвернувшись от верзилы, комиссар не торопясь влез на телегу. Он уже понял, что положение изменилось к лучшему.
Вокруг передней телеги теперь стояли одни крестьяне. Все мешочники перебежали на другую сторону реки и темной лентой растянулись по дороге к станции.
— Товарищи! — впервые этим словом назвал комиссар поредевшую толпу. — Будет у меня к вам вопрос: когда у кулаков-мироедов хлеб в ямах гниет, а рабочие в городе от голода пухнут — это по совести получается?
— Слыхали! — проорал верзила. — Ловок зубы заговаривать!
Кучка кулаков к этому времени рассеялась по толпе. Они тоже видели, что обстановка изменилась, и перестроили свою тактику, рассчитывая на то, что крестьяне, прибежавшие с базара, не разберутся, что к чему.
— Городу отдай, а сам с сумой по белу свету! — выкрикнул один из кулаков.
— На хлебе не написано, у кого ты его отнял! — раздался второй голос.
— Нам, мужикам, один раззор да обида! — добавил третий.
Из толпы выдвинулся к подводе широкоплечий кряжистый мужик с могучей шеей и решительными умными глазами.
— Ты вот что! Друг-приятель! — сказал он Глебу. — Мы тебя не знаем! Чей хлеб везешь — нам тоже не ведомо!.. Не вводи нас в грех, вертай подобру-поздорову… Хлеб отдашь, у кого забрал, и езжай тогда! Пальцем не тронем!.. А то на кулаков киваете, а потом и до середняка доберетесь!
Глеб-старший внимательно выслушал кряжистого мужика и решился на рискованный ход.
— А мы согласны! — ответил он. — Через волю трудового крестьянства мы перешагивать не будем! Не для того революцию делали, чтобы с честными тружениками не считаться! Как порешите — так и будет! Не пустите — вернемся и раздадим хлеб по деревням!.. Но вперед выслушайте!
