Мандарины - [40]

— За неделю на машине можно увидеть всю страну! — сказал Анри. — Представляешь, какая для нас удача!

— Вот именно: жалко не воспользоваться ею.

— А как же эти люди, они ведь рассчитывают на меня, и было бы скверно разочаровать их, ты не согласна?

Она пожала плечами:

— Ты ничего не можешь для них сделать.

— Я могу говорить от их имени; это мое ремесло, иначе не стоит быть журналистом.

— Может, и не стоит.

— Не думай уже о возвращении, — примирительно сказал он. — Нас ждет потрясающее путешествие. Да посмотри же на огоньки на берегу, у самой воды, до чего красиво.

— Что тут красивого? — пожав плечами, спросила Надин. Ей нравилось задавать такие вызывающие раздражение вопросы. — Нет, серьезно, — продолжала она, — почему ты находишь это красивым?

— Красиво, и все тут.

Она прижалась лбом к стеклу.

— Возможно, это было бы красиво, если не знать, что там, за ними; но когда знаешь... Еще один обман, — с досадой заявила она, — ненавижу этот гнусный город.

Без всякого сомнения, то был обман; а между тем Анри не мог помешать себе находить огни красивыми; жгучий запах нищеты, ее веселое разноцветье — его этим уже не обманешь; но маленькие огоньки, мерцавшие вдоль темных вод, его трогали вопреки всему: возможно, потому что напоминали ему время, когда он не знал, что скрывается за декорацией; а возможно, его привлекало здесь воспоминание о неком мираже. Он взглянул на Надин: восемнадцать лет — и ни одного миража в ее памяти! У него, по крайней мере, было прошлое. «И настоящее, и будущее, — мысленно возразил он себе. — К счастью, остались еще вещи, которые можно любить!»

Да, к счастью, они оставались! Какое наслаждение снова держать в руках руль, а эти дороги впереди насколько хватает глаз! После минувших лет Анри в первый день оробел; автомобиль казался наделенным собственной жизнью; тем более что он был тяжелый, плохо подрессоренный, шумный и, пожалуй, капризный; однако повиновался он так же послушно, как рука.

— Потрясающая быстрота! — говорила Надин.

— Ты уже каталась на машине?

— В Париже, в джипах, но я никогда не ездила так быстро.

И это тоже, тоже был обман, давнишняя иллюзия свободы и могущества, но Надин без зазрения совести разделяла ее. Она опустила все стекла и жадно глотала ветер и пыль. Если бы Анри послушал ее, то они никогда бы не выходили из машины; больше всего ей нравилось мчаться как можно быстрее и видеть только дорогу и небо; она едва обращала внимание на пейзажи. А между тем они были прекрасны! Золотистое облако мимозы в лучах света, изначально скромные яблони, нашедшие свое бесконечное продолжение в рядах круглоголовых апельсиновых деревьев, каменный восторг Батальи^{38}, величественный дуэт лестниц, которые, переплетаясь, поднимаются к черно-белой церкви, улицы Бежи, где все еще слышатся древние отголоски криков монахини, томившейся любовью^{39}. На юге, пропитанном ароматом Африки, маленькие ослики неустанно ходили по кругу, дабы вырвать немного воды у иссохшей земли; средь голубых агав, пронзающих красную землю, изредка можно заметить обманную свежесть дома, гладкого и белого, как молоко. Они вновь направились на север по дорогам, где камни, казалось, украли у цветов их самые яркие расцветки: фиолетовые, красные, охру; но средь ласковых холмов Миньо^{40} краски вновь были отданы цветам. Да, прекрасная декорация, которая разворачивалась слишком быстро, чтобы хватило времени подумать о том, что скрывалось за ней. Вдоль гранитных обочин, как и на раскаленных дорогах Алгарве, крестьяне шагали босые, но встречались они нечасто. Праздник закончился в Красном Порту^{41}, где грязь обретает цвет крови. На стенах кишащих голыми ребятишками лачуг, еще более мрачных и сырых, чем в Лиссабоне, повесили дощечки с надписью: «Опасно для здоровья. Проживание запрещено». Девочки от четырех до пяти лет, одетые в дырявые мешки, рылись в помойках. Во время обеда Анри с Надин укрылись в глубине плохо освещенного прохода, но все равно угадывали лица, прильнувшие к окнам ресторана. «Ненавижу города!» — в ярости сказала Надин. Весь день она провела, запершись в своей комнате, и на следующее утро на дорогах почти не разговаривала. Анри не пытался ее развеселить.

В назначенный для возвращения день они остановились пообедать в маленьком порту, в трех часах езды от Лиссабона; оставив машину возле ресторанчика, они решили взобраться на один из холмов, возвышавшихся над морем; на вершине стояла белая мельница, крытая зеленой черепицей; на ее крылья прикрепили глиняные кувшинчики с узким горлом, в которых пел ветер. Анри с Надин бегом спустились с холма между зелеными оливами и цветущими миндальными деревьями, и им вдогонку летела незамысловатая музыка. Они рухнули на песок в бухте; на бледной глади моря покачивались лодки со ржавыми парусами.

— Здесь нам будет хорошо, — сказал Анри.

— Да, — согласилась Надин, насупившись, и добавила: — Я умираю с голода.

— Неудивительно: ты ничего не ела.

— Я прошу яйца всмятку, а мне приносят чашку теплой воды и сырые яйца.

— Треска была очень хороша, бобы тоже.

— Одна-единственная капля растительного масла, и мой желудок переполнен. — Она сердито сплюнула. — В моей слюне и то масло.