Мамонты - [169]

Возвращается к столику, берет даму под руку, ведет ее к двери.

И всё.

На протяжении эпизода герои не проронят ни слова. Лишь взгляды — глаза в глаза. И музыка Микаэла Таривердиева.

Как в том безмолвном, немом кино, где снималась когда-то моя молодая мама.

Только глаза.

И еще — музыка, которую играет на стареньком пианино тапер, поглядывая на экран.

Нет даже закадрового текста, хотя, вообще, в этом фильме голос за кадром звучит довольно часто и объясняет многое.

Да, конечно, это единственно правильное режиссерское решение. И я рукоплещу ему — тоже безмолвно, мысленно.

Сравнительно недавно, в июле 2004 года, газета «Московский комсомолец» опубликовала пространное интервью с режиссером фильма «Семнадцать мгновений весны», народной артисткой СССР Татьяной Михайловной Лиозновой.

Думаю, что читатели газеты были не меньше меня озадачены жесткостью ее тона. Особенно с учетом того, что Юлиана Семенова к этой поре уже не было в живых.

«…Я его не видела вообще. Только когда он мне свой сценарий сунул — на том кончилось наше с ним сотрудничество. И когда я показывала первый раз материал группе, разрешила прийти даже некоторым из родных. Смотрели сырой материал. Даже встреча с женой шла без музыки. И сцены этой, кстати, вообще не было в сценарии. И Юлиан, которого не звали, случайно попал на просмотр.

Через день в „Неделе“ появился его рассказ на разворот… Называется „Встреча с женой“. И жутким языком он описывает то, что видел на экране. Читаешь и начинаешь себя презирать: это у меня так было! И еще: она сказала то, а он сказал это. В моей же сцене они не разговаривают. Но ему-то надо было как-то доказать… Пусть лучше скажут: „А это Татьяна взяла и выбросила весь текст…“»

Я не читал в «Неделе» упомянутого рассказа Юлиана Семенова «Встреча с женой». Верю Лиозновой, что он был плох. Как плохо в литературе, в искусстве всё вторичное. Юлиан обладал этим сомнительным даром: писать временами из рук вон плохо. Тем паче, когда пытался возместить в говорильне, в размазне натужных диалогов трагическую глубину молчания.

Но так ли всё просто на самом деле?

Почему этой встречи Штирлица с женой изначально не было в романе «Семнадцать мгновений весны»?

Почему, ошеломленный успехом этого эпизода у зрителей — действительно, лучшего в сериале — он и в дальнейшем не пытался включить его в текст романа, хотя бы тот, худенький, что в спешке нацарапал для «Недели»?

Нет, он вовсе не случайно был так угрюм в своем упорстве.

Дело в том, что никакой реальной встречи Штирлица с женой в берлинском ресторане быть не могло.

А что могло быть?

Я совершенно уверен, что Татьяна Лиознова вовсе не выдумала, не высосала из пальца (пусть она извинит мне изысканность метафор) забойный эпизод своего фильма.

Догадываюсь даже, как он возник.

В одной из последних глав романа «Семнадцать мгновений весны» у Юлиана Семенова есть эпизод, датированный с намеренной точностью: 17 марта 1945 года, 22 часа, 57 минут.

Штирлиц встречается со связником из Центра в ночном баре, причем — и это важно! — действие происходит не в Германии, а в Швейцарии, на нейтральной будто бы земле.

«Штирлиц спросил связника:

— Как у вас со временем? Если есть десять минут, тогда я напишу маленькую записочку.

— Десять минут у меня есть — я успею на парижский поезд. Только…

— Я напишу по-французски, — улыбнулся Штирлиц, — левой рукой и без адреса. Адрес знают в Центре, там передадут.

— С вами страшно говорить, — заметил связник, — вы ясновидящий…

Связник заказал себе большой стакан апельсинового сока и закурил…»

Итак, связника из ленты Татьяны Лиозновой мы нашли, в том самом месте, где он появляется в ее фильме: у стойки бара, хотя и пьет он здесь вместо коньяка апельсиновый сок. Ждет, покуда Штирлиц напишет свою записку…

Теперь попробуем отыскать Сашеньку Гаврилину, жену Штирлица.

Тот размышляет мучительно.

«…Ну как же сейчас написать Сашеньке, как осенью — он точно помнил тот день и час: 17 октября сорокового года — он пересекал Фридрихштрассе и вдруг увидел Сашеньку, и как у него заледенели руки, и как он пошел к ней, забыв на мгновение про то, что он не может этого делать, и как, услыхав ее голос и поняв, что это не Сашенька, тем не менее шел следом за этой женщиной, шел, пока она дважды не обернулась — удивленно, а после — рассержено.

Ну как написать ей, что он тогда три раза просил Центр отозвать его и ему обещали это, но началась война…

Как может он сейчас все видения, пронесшиеся перед глазами, уместить в слова?»

Это очень недурно написано. И мне сдается, что в этом тексте мы нашли не только Сашеньку, как видение, но и всю эмоциональную, всю жанровую основу знаменитого эпизода, который, как кажется теперь Лиозновой, придумала она.

Между прочим, наш герой так и не дописал своего письма жене.

«— Знаете, — сказал Штирлиц, пряча листочки в карман, — вы правы, не стоит это тащить через три границы. Вы правы, простите, что я отнял у вас время».

И вы, дорогой читатель, простите меня за то, что я злоупотребил вашим терпением, за цитаты, которые вы и без того знаете наизусть, за пересказ экранных эпизодов, которые у вас и так перед глазами.