Мамалыжный десант - [25]

Наступила тишина. Относительная, конечно, у села по-прежнему лопались мины, шла перестрелка, но вроде бы спало напряжение.

– А если еще бахнуть? – прошептал Тимофей. – Для подтверждения?

– Думаешь, не бахнули бы? – обиделся курский земляк. – Но снарядов-то в обрез. Вот подвезут, продолжат сполна, не сомневайся!

Из НП вышел старший лейтенант, присел и закурил:

– Что там видно, товарищи партизаны?

– Бронетранспортер крутился, ушел, – доложил Тимофей.

– Этого я видел. Видимо, немцы тоже не очень знают, что происходит. А что там у нас перекусить найдется?

Курский водитель сбегал к грузовику, принес банку тушенки и крошечную баночку немецкого консервированного сыра. Хлеба не имелось, артиллеристы устроились перекусывать в НП, боец Лавренко сторожил. Бой у села вроде бы окончательно увял. По дороге торопливо шли брички с ранеными из Шерпен, ощупью катили редкие грузовики. Но уже намечалось предчувствие рассвета, майские ночи короткие.

– Иди, поешь, – сказал вернувшийся водитель. – Вот же, боком-раком, я Морозову говорю – поедем, товарищ старший лейтенант, все одно там боекомплекта не будет, а он «не суетись, ждем».

– Он же обстановку лучше знает, – напомнил Тимофей и зашел в блиндаж.

Есть пришлось тоже почти на ощупь. Боец Лавренко выскребал свинину из жестянки, на второе оказалась печенюшка из офицерского доппайка и сыр, отбитый у немцев. Нормальное печенье Тимофей в последний раз ел, должно быть, еще до войны. Теперь забытый вкус живо в детство вернул. Сыр из смешной баночки тоже оказался недурным, но вот размер консервы… Фрицы и своих вояк голодом морят, фашисты, какой с них спрос!

– Вызывай-вызывай, – понукал телефониста старший лейтенант. – Черт с ним, что ругаются. Нам знать надо.

Телефонист крутил ручку аппарата:

– «Кедр», «Кедр», это «Теплица». Что там у вас?

Трубка злобно зашипела и забубнила.

– Без изменений, – пояснил телефонист, кладя трубку.

– Плохо. Не успеем, – Морозов достал портсигар и дал папироску связисту, и сказал: – А тебя, Тимка, не угощаю. Ты бы вообще бросал дымить, молодой еще совсем, легкие в пару лет скуришь.

– Я, товарищ старший лейтенант, только для уюта и тепла дымлю, – сказал Тимофей. – Пойду, понаблюдаю.

Он вышел на пост, зашвырнул пустые банки за бруствер.

– А если, боком его раком, нас… – обернулся водитель.

Договорить он не успел – в воздухе взвыло…

Должно быть немцы долбили всеми батареями. Чуть посветлело, в небе появились «юнкерсы». На Шерпены шли танки, много танков[10]…

* * *

В бога Тимофей не особенно верил, в ад и рай тоже, но день выдался воистину адским. Наши отходили, местами яростно огрызаясь, отбиваясь, но все равно пятясь к реке. Боец Лавренко побывал в Шерпенах, пытаясь установить связь с начштаба остатков дивизии, привел на ПНП связного, дивизион из-за Днестра попытался помочь пехоте, но артиллерийский налет воздействовал лишь символически – снарядов в дивизионе имели штук по пять на гаубицу.

От улочек Шерпен мало что осталось, пехота уже отошла с основных позиций, пыталась окопаться вдоль дороги на Спею. Но танков на село шло слишком густо, со стороны кладбища в село уже дважды прорывались. Тимофей видел наши сгоревшие самоходки: одну из машин напрочь разнесло, обломки дымились синеньким пламенем. Немцев отбивали бронебойщики и уцелевшие «сорокапятки», последняя наша «сучка» выползала из-за дома, прикрываясь подбитым немецким танком, торопливо плевала в сторону наседающего врага, пятилась за хату. Немецкий танк стоял буквально в пятнадцати шагах от самоходки – влепили ему в упор. Из люка свешивался немецкий танкист, выбитый глаз вывалился на бледную арийскую щеку.

Это был первый дохлый фронтовой немец, которого так близко видел Тимофей. До сих пор только румыны-мертвяки попадались. Еще доводилось видеть пленного немца-«языка», но у того на голову был надет мешок, там не особо рассмотришь. Вот танкист этот оказался в самый раз – так и должен выглядеть враг.

Немцев боец Лавренко ненавидел ровно, упорно, и, видимо, на всю жизнь. Возможно, эта ненависть помогала бегать, не чувствуя усталости, боли в руке и боку – похоже, шов там начал расходиться. Но было не до того.

Тимофей вернулся из села, пришлось идти по «линии», телефонный провод уже дважды перебивало, с последнего обрыва телефонист вернулся подраненный – осколок прямо в подметку сапога попал, пальцы размозжило.

Ползти-перебегать вдоль провода было страшно: немец лупил как попало, на село то и дело заходили бомбардировщики, кидали мощно, а над дорогой проносились «фоккеры», целыми ящиками швыряли какие-то мелкие бомбочки, накрывавшие метров по пятьдесят.

Обрыв Тимофей нашел, скрутил проводки – ничего сложного в том не было, уже показывали, тут главное чтоб руки и голова еще на своем месте сохранились. Здесь, ближе к берегу, оказалось потише, было видно, как бомбят переправу. Да, там не особо легче, где тут тыл – теперь вообще не поймешь.

На обратном пути бойца Лавренко сшибло с ног, думал – ранило, но особо больно не было – наверное, комьями земли двинуло.

По дороге отходила пехота, растрепанная, разодранная, бредущая вразнобой, злая и матерящаяся. Наспех занимали позиции в траншеях у ПНП. Тимофей ввалился к корректировщикам: Морозов курил, телефонист в одном сапоге, с замотанной ступней, снимал телефонный аппарат.