Мама, я доктора люблю - [57]

— Не надо.

— Ну не нести же домой!

— Выброси.

— Не глупи! Не хочешь сама — подари кому-нибудь.

Володя прошел в кухню и присел на край табуретки.

— Ну так о чем же ты хотел просить? — спросила Анжела.

— Видишь ли, слухи о моем происшествии так расползлись и обросли такими деталями, что мне теперь просто житья нет. По больнице не пройти — последняя уборщица косится и чуть не пальцем показывает. Самое страшное, что жена от меня ушла. Я ей такой, замаранный, не нужен. А без нее, — Анжела при этих словах не удержалась от скептической улыбки, — у меня еще и место главврача отнимут. О правах я уже и не говорю — их-то мне так и так ближайшие лет пять не видать, а то и все десять.

— И чем же я могу тут помочь? Переловить всех болтунов?

— Почти: заставить их замолчать своими показаниями.

— Интересно как? То, что я по рассеянности не посмотрела на дорогу, никак не сделает тебя трезвым и не уменьшит скорости, с которой ты ехал. А врать, что ты не был пьяным, — бессмысленно, хотя этого и не может никто, кроме меня, подтвердить.

— Тогда почему же бессмысленно?

— Потому что только пьяный или сумасшедший может ездить так по городу и сбивать мирных граждан. Согласен?

Володя опустил голову. Несколько минут они молчали. Володя, казалось, что-то обдумывал.

— Спасибо. Я знаю, как ты можешь мне помочь, что для этого нужно сказать. Прав меня, правда, все равно лишат, хотя и не на столько лет, а вот жена, может, вернется, и места не лишат.

— Ну и что же это такое?

— Ты только не пугайся, ладно?

— Думаешь, ты еще чем-то можешь напугать меня после всего, что было?

— Прости. Ты скажешь, что сама бросилась под машину. Это, конечно, не снизит скорости, но обвинения в пьяном состоянии и наезде на человека снимутся.

— Да ты в своем уме?! Что я скажу родителям, которые, конечно, узнают об этом?..

— Заседание будет закрытым.

— Предположим. Но я вовсе не хочу позориться перед судьями или попасть на учет в психушку за попытку самоубийства. — Анжела отвернулась, чтобы Володя не заметил, как она побледнела.

— Ну, это я беру на себя, я все улажу.

— Все равно. Ты слишком много хочешь.

— Прости, что напоминаю, но когда-то ты сделала для меня гораздо больше…

— Не смей говорить об этом! Как у тебя только язык поворачивается! К тому же ты, кажется, забыл, что эту жертву — или, может, лучше назовем ее взяткой? — ты использовал не только для защиты диссертации, но и в качестве удобного предлога для разрыва со мной. Здесь тоже можно будет очень удобно избавиться от меня как от опасного свидетеля — ты же первый и ославишь меня как помешанную, чтобы никто мне не верил, если мне вдруг когда-нибудь придет в голову вывести тебя на чистую воду.

— Никогда! Клянусь тебе, я никому и слова не скажу, напротив, буду везде объяснять твое состояние минутным порывом человека, сломленного горем. Состояние аффекта не является болезнью, сумасшествием.

— Твои клятвы не стоят ломаного гроша.

— Но это единственный выход! Ну, пожалуйста! Я прошу тебя! Я умоляю!

— Однажды я все это уже слышала.

— Я по гроб жизни буду тебе обязан. Буду оказывать тебе любую помощь, любую поддержку, о чем бы ты ни попросила. В больнице, если что — тьфу-тьфу-тьфу, конечно, — все и для тебя, и для твоих близких, даже друзей всегда все будет бесплатно и по высшему разряду.

Володя снова встал на колени и попытался поцеловать Анжеле руки, но она резко отдернула их и отскочила сама, как будто перед ней была змея, а не просящий о помощи мужчина.

— Только без всего этого! Мне одного раза вполне хватило! Сядь обратно на табуретку, пожалуйста.

— Хорошо, как скажешь. — Володя покорно вернулся на свое место. — Что мне сделать, чтобы ты согласилась помочь мне?

Анжела молчала и даже не смотрела на него.

— Ты только представь, чего я лишусь, если ты не поможешь мне. Всего, чего я так долго и таким трудом добивался…

— Скажи лучше, таким обманом и пренебрежением к чужим страданиям.

— Прости! Прости меня! Это, к сожалению, единственное, что я могу сказать тебе, потому что оправдания мне, я знаю, нет. Но то что я лишусь жены и должности главврача — еще далеко не все. Ты же должна понимать, как тяжело быть изгоем, опозоренным перед всеми, всеми осуждаемым в маленьком городе. Мне нельзя будет даже здесь остаться. Я не найду приличной работы. Меня просто затравят!

Анжеле невольно вспомнился рассказ соседки по купе про затравленную до смерти девушку, и она передернула плечами.

«Боже мой, неужели, если я откажусь, его постигнет такая же участь? И я буду виновата в этом? — с ужасом подумала девушка. — Да нет, что же я такое выдумываю? — опомнилась она. — Володя прекрасно разберется с этим — уедет себе в Питер, да и дело с концом».

— Не говори чепухи. Ты отлично сможешь жить в другом городе, например, в Петербурге.

— Там я никогда не выбьюсь в люди, навсегда останусь выскочкой из провинции.

— И это глупости. Многие провинциалы живут там куда лучше коренных жителей.

— Формально — да. Но ты не понимаешь, несмотря ни на какие деньги и должности в приличном обществе, на меня всегда будут смотреть как на чужого, пришлого.

— Ты слишком многого хочешь. Извини уж за грубость, но, как говорится, и на елку влезть, и пятую точку не уколоть — нечестно, подло поступать и быть принятым в хорошем обществе невозможно. Не находишь?