Мама Петрова - [4]
Я смотрю на других одноклассников, идущих со мной по серой улице, на их мам и пап. Нет, ни у кого больше такой общности с родителями нет.
Вскоре меня снова ждали экзамены — вступительные в институт. Сочинение я написала на «четыре», и когда мы — толпа абитуриентов — попросились посмотреть свои ошибки, у меня в двух местах было подчёркнуто волнистой линией. Девушка, показавшая нам наши работы, только пожала плечами:
— Подчёркнуто — значит, по-русски так не говорят! Стилистика…
И по её лицу я поняла, что разговор окончен. Почему-то было невозможным спросить у неё что-нибудь ещё.
Следующим надо было сдавать английский. Надо так надо. За него я нисколько не боялась. Английский у нас в школе был поставлен так как надо. Это был один из любимых уроков. На нём можно было сколько угодно фантазировать. Даже такие тихони, как Петров, включались в общую игру.
Ольга Ивановна всем нам дала английские имена — меня, конечно, звали Полли. Как по-русски, почти так и по-английски.
Мы были — английский класс. У каждого из нас была английская семья. Впрочем, детали можно было менять. В зависимости от темы урока мои родители побыли и безработными, и учёными, плававшими на большом научном корабле, и даже придворными короля Ричарда Третьего, жившего, как известно, в пятнадцатом веке.
Прочтя в учебнике очередной рассказ, требовалось дописать его и разыграть в лицах продолжение. Мы спорили, что будет дальше с персонажами, и Ольга Ивановна разрешала нам шуметь — лишь бы все говорили только по-английски.
— My name is Polly, — улыбнулась я двум экзаменаторшам, предвкушая интересный разговор, — and I’m from…
Я назвала свой посёлок.
— What? What? — прервала меня женщина с чёрным каре. — What is your name?
— Polly, — машинально повторила я. У меня ведь мозги уже переключились на английский.
— Здесь написано: «Радюхина Полина Константиновна». Разве Полина — это Polly?
— Sorry, — сказала я. — But our English teacher…
— Teacher, — поправило чёрное каре.
— Sorry, — поправила и её напарница.
— Сори, — в испуге сказала я, чувствуя, что мураши уже покусывают мой затылок и вот-вот поползут по ушам вперёд — на щёки. Захотелось чесаться.
— What is full name for Polly? — спросило чёрное каре.
— Don’t you know, the full name for Polly is Maria? Not Polina — Maria!
Я переспросила:
— Вот?
Чёрное каре обратилось ко мне с длинной тирадой. Я наполовину разобрала, наполовину догадалась, что мне предлагают не тратить зря своё и чужое время, а перейти к вопросам из билета. Но только я стала говорить, меня снова прервали. Мурашки ползали по щекам, и не понимала, что мне говорят. Слова, лишённые налёта игры, к тому же произносимые без тени доброжелательности, становились неузнаваемыми. Вдобавок, и выговаривались-то они иначе — наверно, правильнее. Преподавательницам вузов само собой полагается иметь настоящее английское произношение.
Впоследствии я не раз замечала, что люди, для которых родной — наш русский, придают особое значение правильному выговору всяких там английских «S» и «R».
Наверно, со школьных времён мне удалось улучшить своё произношение, хотя от акцента всё равно никуда не деться. Много раз мне приходилось по разным поводам перекинуться словечком с англичанами, американцами и прочими носителями языка. И я точно знаю, что никто из них, уловив акцент, не станет относиться к тебе с таким пренебрежением, как наши, полагающие, что их английский выговор чуть лучше твоего.
И только много позже — когда я поступила таки в университет, и когда закончила его и работала по записанной в дипломе специальности — «журналистика», и в самом деле моя работа была связана с поездками по разным городам, меня ждало большое удивление. В большом портовом городе я брала интервью у фирмача вместе с коллегой, местным журналистом, который, болтая по-английски, даже не думал задирать к нёбу язык, чтобы нащупать какие-то там альвеолы. Он совершенно без комплексов, по-русски свистел в «I see», рычал в «to run», «to read» и во всём прочем, содержавшем «r». Это было немыслимо, и в изумлении я ляпнула:
— Слушай, а почему у тебя такое плохое произношение?
Коллега только рукой махнул:
— Они же понимают меня, и без проблем. Так почему я должен стыдиться своего акцента?
И он добавил с пафосом:
— Я русский человек — что, надо издеваться над собой, чтоб это скрыть?
Было похоже, что его спрашивали об этом уже не раз, ответ был наготове. Может, в своё время коллеге порядком доставалось за его выговор. Он, например, мог тоже провалиться на экзамене…
Чёрное каре произнесло мудрёную фразу, в которой я кое-как разобрала, что мне подумать надо было, прежде чем ехать поступать в Москву.
Дома меня устроили на работу — в посёлке, на завод. Место нашлось в химической лаборатории. В какие-то растворы надо было добавлять что-то ещё и следить, когда именно они покраснеют. Или позеленеют. Мне объяснили, что я стала взрослой, а взрослым часто приходится делать совсем не то, что любишь.
Аминат поступила в строительный техникум. В группе с ней учились одни мальчики, и её по-прежнему не отпускали в кино. Я думала, что это уже не имеет для неё значения. По утрам она выходила из дома в 5-30, чтобы успеть на занятия. Многие из нашего посёлка работали или учились в городе. Народу набивалось полным-полнёхонько, и Аминат должна была возненавидеть и автобус, и саму дорогу в город. Но она, как прежде, по выходным просила меня съездить с ней в кино. А после сеансов мы ещё катались по городу в троллейбусах — от конечки до конечки.
Повесть Илги Понорницкой — «Эй, Рыбка!» — школьная история о мире, в котором тупая жестокость и безнравственность соседствуют с наивной жертвенностью и идеализмом, о мире, выжить в котором помогает порой не сила, а искренность, простота и открытость.Действие повести происходит в наше время в провинциальном маленьком городке. Героиня кажется наивной и простодушной, ее искренность вызывает насмешки одноклассников и недоумение взрослых. Но именно эти ее качества помогают ей быть «настоящей» — защищать справедливость, бороться за себя и за своих друзей.
Мир глазами ребенка. Просто, незатейливо, правдиво. Взрослые научились видеть вокруг только то, что им нужно, дети - еще нет. Жаль, что мы уже давно разучились смотреть по-детски. А может быть, когда-нибудь снова научимся?
Детство – кошмар, который заканчивается.Когда автор пишет о том, что касается многих, на него ложится особая ответственность. Важно не соврать - ни в чувствах, ни в словах. Илге Понорницкой это удается. Читаешь, и кажется, что гулял где-то рядом, в соседнем дворе. Очень точно и без прикрас рассказано о жестокой поре детства. Это когда вырастаешь - начинаешь понимать, сколько у тебя единомышленников. А в детстве - совсем один против всех. Печальный и горький, очень неодномерный рассказ.
Очень добрые рассказы про зверей, которые не совсем и звери, и про людей, которые такие люди.Подходит читателям 10–13 лет.Первая часть издана отдельно в журнале «Октябрь» № 9 за 2013 год под настоящим именем автора.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Компания наша, летевшая во Францию, на Каннский кинофестиваль, была разношерстной: четыре киношника, помощник моего друга, композитор, продюсер и я со своей немой переводчицей. Зачем я тащил с собой немую переводчицу, объяснить трудно. А попала она ко мне благодаря моему таланту постоянно усложнять себе жизнь…».
Сюжеты напечатанных в этой книжке рассказов основаны на реальных фактах из жизни нашего недавнего партийно-административно–командного прошлого.Автор не ставил своей целью критиковать это прошлое задним числом или, как гласит арабская пословица: «Дергать мертвого льва за хвост», а просто на примерах этих рассказов (которые, естественно, не могли быть опубликованы в том прошлом), через юмор, сатиру, а кое–где и сарказм, еще раз показать читателю, как нами правили наши бывшие власти. Показать для того, чтобы мы еще раз поняли, что возврата к такому прошлому быть не должно, чтобы мы, во многом продолжающие оставаться зашоренными с пеленок так называемой коммунистической идеологией, еще раз оглянулись и удивились: «Неужели так было? Неужели был такой идиотизм?»Только оценив прошлое и скинув груз былых ошибок, можно правильно смотреть в будущее.
"Идя сквозь выжженные поля – не принимаешь вдохновенья, только внимая, как распускается вечерний ослинник, совершенно осознаешь, что сдвинутое солнце позволяет быть многоцветным даже там, где закон цвета еще не привит. Когда представляешь едва заметную точку, через которую возможно провести три параллели – расходишься в безумии, идя со всего мира одновременно. «Лицемер!», – вскрикнула герцогиня Саванны, щелкнув палец о палец. И вековое, тисовое дерево, вывернувшись наизнанку простреленным ртом в области бедер, слово сказало – «Ветер»…".
«На сигарету Говарду упала с носа капля мутного пота. Он посмотрел на солнце. Солнце было хорошее, висело над головой, в объектив не заглядывало. Полдень. Говард не любил пользоваться светофильтрами, но при таком солнце, как в Афганистане, без них – никуда…».
«… – Вот, Жоржик, – сказал Балтахин. – Мы сейчас беседовали с Леной. Она говорит, что я ревнив, а я утверждаю, что не ревнив. Представьте, ее не переспоришь.– Ай-я-яй, – покачал головой Жоржик. – Как же это так, Елена Ивановна? Неужели вас не переспорить? …».